Аннигиляция - Джефф Вандермеер (2014)

Он приложился к стакану с апельсиновым соком, и целую минуту для него ничего вокруг не существовало; он пил и не мог напиться. Затем, утерев рот, он мимоходом спросил, что изменилось в доме.

После завтрака мы сидели на крыльце, наблюдая за потоками ливня и лужами в огороде, немного почитали, потом зашли в дом и занялись любовью. Погода убаюкивала, настраивала на романтический лад, но секс походил на какой-то монотонный бессмысленный ритуал. Если до этого мне удавалось притворяться, что муж вернулся, то больше обманывать себя я не могла.

Затем обед, потом телевизор (я нашла для него запись гонок на яхтах-двойках) – и снова пустопорожние разговоры. Он спрашивал про своих приятелей, но мне нечего было ответить. Я их не видела: они никогда не были моими друзьями, просто достались в наследство от мужа.

Мы попытались сыграть в настольную игру и смеялись над самыми глупыми вопросами. Выяснилось, что он не помнит элементарных вещей, и мы вынуждены были прекратить. Повисло тягостное молчание. Он почитал газету, пролистал любимые журналы, посмотрел новости. Или только притворялся, что занят этим.

Я задремала на диване. Когда проснулась, дождь кончился, а мужа рядом не было. Я обыскала весь дом – пусто. Пытаясь держать себя в руках, я выбежала во двор и нашла его у гаража. Он стоял перед своим любимым катером, который купил несколько лет назад: настоящий крейсер, почти семь метров в длину (нам так и не удалось найти для него место в гараже).

Когда я подошла и взяла его под руку, он выглядел озадаченным, почти потерянным: знал, что любит этот катер, но не помнил почему. Он не обратил на меня внимания и все сверлил катер взглядом, будто силился вспомнить нечто – и не мог. Лишь спустя много дней до меня дошло: возможно, это было связано со мной. Тогда там он сказал бы мне что-то очень важное, если бы только вспомнил, что… Но мы просто стояли и молчали. Хотя я ощущала тепло его тела и слышала его ровное дыхание, мы существовали в разных мирах.

Через некоторое время его непонятная тревога и молчание стали невыносимы, и я увела его в дом. Он не сопротивлялся, не пытался оглянуться на катер. Именно тогда я и приняла решение. Если бы он оглянулся, если бы попытался меня остановить, все было бы иначе.

Он заканчивал ужинать, когда за ним приехали (четыре или пять машин без особых примет и фургон). Никто не вламывался, не кричал, не угрожал оружием и наручниками. С мужем обращались аккуратно, с некоторым испугом, как с неразорвавшейся бомбой. Не встретив никакого сопротивления ни с его, ни с моей стороны, незнакомца забрали из моего дома.

Я не могла – да и не хотела – их остановить. Последние несколько часов стали для меня настоящей пыткой. Я все больше и больше убеждалась, что в Зоне Икс случилось что-то, превратившее мужа в пустую оболочку, в запрограммированного робота, в кого-то, кого я никогда не знала. Каждым чужеродным поступком или словом он заставлял забывать того человека, которого я любила, а я не хотела терять эти воспоминания, даже несмотря на то, что между нами произошло. Я не знала, что с ним делать, не могла больше находиться в одном помещении с этой пародией на него. Именно поэтому я набрала специальный номер, который он оставил на экстренный случай.

Видя, как его уводят, я испытала облегчение. Вины за собой я не чувствовала и предательницей себя не считала. Иного выхода просто не было.

Как я уже писала, мы виделись в исследовательском центре до самого конца. Я слушала кассеты с беседами, но даже под гипнозом он не сказал ничего нового (если только этого от меня не утаили). Я помню лишь неизбывную грусть, сквозившую в его словах: «Я иду по тропе от границы к базовому лагерю. Я иду долго, но знаю, что возвращение будет куда более долгим. Вокруг ни души. Я совсем один. Деревья не деревья, птицы не птицы, а я не я – лишь дух, который бесконечно идет куда-то…»