Хроники тысячи миров (сборник) - Мартин Джордж Р.Р (2014)

Словами ее не передать, они лишь тень боли. Настоящая же, жестокая, острая боль не похожа ни на что. Когда нам больно по-настоящему, действительность отдаляется и меркнет, превращаясь в призрачное, смутное воспоминание, в пустую бессмыслицу. И все наши идеалы, мечты, привязанности, страхи и мысли становятся совершенно не важными. Мы остаемся один на один с болью, и она – единственная сила в нашей вселенной. И если боль сильна и нескончаема, то все, что составляет нашу человеческую сущность, растворяется в ее огне, и сложный, гордый компьютер – человеческий мозг способен на одну-единственную мысль: «Хватит, ради Бога, хватит!!!»

И если боль в конце концов действительно уходит, то уже очень скоро даже те, кто ее испытал, не могут ее объяснить, не могут вспомнить, насколько ужасна она в действительности, не могут описать ее так, чтобы хоть мало-мальски отразить недавние ощущения.

Во время состязания разумов болевые муки не сравнимы ни с какими другими, что мне доводилось испытывать.

Игроков затягивает в болевое поле. Оно не вредит телу, не оставляет следов, шрамов, никаких признаков того, что боль была. Оно воздействует непосредственно на мозг и вызывает мучения, которые человек бессилен передать словами. Сколько это длится? Вопрос для специалистов по теории относительности. Долю микросекунды и целую вечность.

Мудрецы Дэм-Таллиана, мастерски владеющие своим разумом и телом, учат послушников изолировать боль, отстраняться от нее, отталкивать ее прочь и побеждать. Когда я впервые играла в Игру ума, я давно уже звалась Мудрой. Я пускалась на все освоенные хитрости и уловки, на которые привыкла полагаться. Они оказались совершенно бесполезными. Эта боль не касалась тела, не бежала по рецепторам и синапсам, она просто затапливала мозг, затапливала неудержимо, не оставляя даже крохотной частички разуму, чтобы думать, анализировать или медитировать. Боль становилась сознанием, а сознание – болью. От нее нельзя было абстрагироваться, и больше не существовало прохладного прибежища мысли, куда можно было бы спрятаться.

Болевое поле беспредельно и бесконечно, и от этой нескончаемой, немыслимой муки есть только одно избавление. Боль – мой мрачный властелин. Мой враг, моя любовь. И я снова, еще раз, думая только о том, как оборвать боль, бросилась в ее черные объятия.

И она прошла.

В просторной гулкой долине за пределами жизни я дожидалась остальных.

Из тумана возникают расплывчатые тени. Четыре, пять… Мы кого-нибудь потеряли? Меня бы это не удивило. В трех Играх из четырех один из игроков обязательно находит свою истину в смерти и больше уже ничего не ищет. А на этот раз? Нет. Я вижу шестую тень, вот и она вышла из клубящегося тумана. Все в сборе. Я еще раз осматриваюсь и пересчитываю:…три, четыре, пять, шесть, семь… и я сама. Восемь.

Восемь?

Что-то тут не так, совсем не так! Я сбита с толку, у меня кружится голова. Рядом кто-то кричит. Это маленькая девочка с милым личиком, на ней платье пастельных тонов и блестящие украшения. Она не понимает, как попала сюда. У нее по-детски растерянный и слишком доверчивый взгляд. Боль вырвала ее из царства экстазиловых грез и перенесла в неведомую страну страха.

Я поднимаю маленькую сильную руку, смотрю на смуглые толстые пальцы (на большом мозоль), на плоские, коротко остриженные ногти и привычным движением сжимаю руку в кулак. В ней появляется зеркало моей железной воли и живого серебра желаний. Я вижу в его сверкающих глубинах женское лицо. Лицо волевое, строгое; вокруг глаз, часто щурившихся от света чужих солнц, – сеть морщинок. У женщины пухлые, довольно благородно очерченные губы, сломанный, криво сросшийся нос и вечно растрепанные короткие каштановые волосы. Уютное лицо. Сейчас я черпаю в нем силу.