Хроники тысячи миров (сборник) - Мартин Джордж Р.Р (2014)

– Допустим, – сказал он. – Но наши психиатры поняли это уже давно, Роб. Только это не ответ, не настоящий ответ. Конечно, в целом новообращенные – команда неудачников, я не спорю. Но почему именно культ Единения? На это психиатры ответить не могут. Возьмем, к примеру, Густаффсона. Он сильный человек, поверь мне. Я не знаком с ним лично, но мне известно, какой путь он прошел. Он брался за самые трудные задания в основном, чтобы испытать себя, и всегда выходил победителем. Он мог бы подыскать себе тепленькое местечко, но ему это было неинтересно. Я слышал о происшествии на Кошмаре. О нем много говорили. Но Фила Густаффсона нельзя раздавить даже этим. Нельс сказал, что Густаффсон оправился очень быстро. Он приехал на Шки и буквально привел планету в порядок, расчистил завалы, которые оставил тут Роквуд. Он заключил первое настоящее торговое соглашение и втолковал шкинам, что оно означает, а это нелегко.

Вот он какой, Густаффсон – знающий, талантливый человек, который сделал карьеру благодаря умению работать с людьми и решать самые тяжелые задачи. Он пережил истинный кошмар, личную трагедию, но не сдался. Он несгибаем, как всегда. И вдруг он обращается к культу Единения, записывается добровольцем в ряды самоубийц. Чтобы утолить боль, говоришь ты. Интересная мысль, но существует много способов утолить боль. От случая на Кошмаре до Сосуна прошли годы. Все эти годы Густаффсон не глушил боль. Он не запил, не пристрастился к наркотикам, отказался от других обычных способов. Он не вернулся на Старую Землю, чтобы психоаналитики вычеркнули из его памяти ужасные воспоминания, и поверь мне, если бы он захотел, ему бы сделали это бесплатно. После происшествия на Кошмаре Министерство колоний готово было исполнить любую его просьбу. Он продолжал жить, он превозмог боль и пришел в себя. И вдруг принял веру шкинов.

Несомненно, горе сделало его более ранимым. Но дело не в этом: Единение предлагает что-то такое, чего не могут дать ни вино, ни психоаналитики. То же самое можно сказать и о Каменце, и обо всех остальных. У них были другие варианты, другие возможности сказать жизни «нет». Они их отвергли. И выбрали Единение. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Конечно, я понимал. Я сознавал, что моя разгадка вовсе не разгадка. Но Валкаренья тоже был не во всем прав.

– Да, – ответил я. – Полагаю, нам надо еще раз заняться чтением мыслей и чувств. – Я устало улыбнулся. – Только одно уточнение. Густаффсон так и не смог справиться с болью. Лия сказала это вполне определенно. Он просто загнал боль внутрь, но она постоянно мучила его. Он просто никогда не подавал виду.

– Но разве это не победа? – спросил Валкаренья. – Спрятать свое горе так глубоко, чтобы никто не догадался о его существовании?

– Не знаю. Не думаю. Но… так или иначе, есть кое-что еще. У Густаффсона медленная чума. Он умирает. Он умирает уже давно.

Глаза Валкареньи на миг вспыхнули и погасли.

– Я не знал, но это только подтверждает мою точку зрения. Я читал, что около восьмидесяти процентов жертв медленной чумы предпочитают эвтаназию, если на планете, где они находятся, эвтаназия узаконена. Густаффсон был администратором. Он мог принять любой закон. Если все эти годы он не помышлял о самоубийстве, то почему – сейчас?

Я не знал. Лианна мне не сказала, а может, тоже не знала. Я сомневался, что мы сумеем найти объяснение, если только…

– Пещеры, – вдруг произнес я. – Пещеры Единения. Мы должны увидеть Конечное Единение. Здесь должно быть что-то, какая-то отгадка. Дай нам возможность выяснить, в чем там дело.

Валкаренья улыбнулся.

– Ладно, – сказал он. – Я устрою. Я так и думал, что вы с Лией к этому придете. Хотя предупреждаю, зрелище не из приятных. Я сам туда спускался, так что знаю, о чем говорю.