Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944 - Анна Франк (1944)

На следующий день я пошла, как обычно, на работу, хотя все еще находилась в состоянии шока. Теперь я чувствовала себя ответственной за фирму: я работала здесь с 1933 года и хорошо знала положение дел. В тот день как раз присутствовало много наших посредников, которым я должна была дать советы и указания. Все были поражены известиями о судьбе семей Франк и ван Пелс. Один из посредников подошел ко мне и сказал: "Госпожа Гиз, я вдруг подумал вот о чем. Война почти закончилась, немцы устали, хотят домой и, разумеется, стремятся захватить с собой как можно больше денег. Что, если вам пойти к тому австрийскому нацисту? Он оставил вас на свободе, значит, наверно, не откажется вас выслушать. Спросите его, за какой выкуп он согласен отпустить арестованных. Вы единственная, кто может попробовать его уговорить". Пока посредник говорил, я вдруг вспомнила, что он член нацистской партии. Но несмотря на это я была уверена в его порядочности. Господин Франк знал о его партийной принадлежности еще до своего ухода в Убежище, и как-то сказал о нем: "На этого человека, как мне кажется, можно положиться. По-моему, он по своей истинной сущности не фашист и вступил в партию, поддавшись влиянию друзей. Может, он просто искал выхода из одиночества, ведь у него нет семьи". Все это я вспомнила во время разговора с посредником и кивнула в ответ: "Хорошо, я пойду". Мой собеседник продолжал: "Мы все так любим господина Франка. Я уверен, что каждый даст денег, сколько может, и мы наберем нужную сумму".

Я тут же подошла к телефону и стала звонить австрийцу в отделение гестапо в южной части Амстердама, где он работал. Услышав его голос, я спросила, могу ли говорить с ним по-немецки. "Речь идет об очень важных вещах", — прибавила я. "Хорошо", — ответил он и назначил мне встречу в понедельник в девять утра.

Ровно в это время я стояла у ворот гестапо. Всюду сновали немцы в военной форме, над домом развивался флаг с черной свастикой. Все знали: стоит переступить порог этого здания, и назад пути нет. Тем не менее, я вошла внутрь, и спросила у солдата, стоявшего на вахте, как найти австрийца. Получив разъяснения, я через коридор прошла в огромный зал. Всюду за столами сидели машинистки, в ушах стоял звон от клавиш пишущих машинок. Я сразу увидела австрийца, сидевшего ко мне лицом. Его звали Карл Зилбербауер. Приблизившись к его столу, я остановилась в нерешительности. Я не ожидала, что при нашем разговоре будут присутствовать посторонние, и не хотела открывать перед ними свои намерения. Я молча посмотрела в глаза австрийца и потерла указательным пальцем о средний: этот жест означал деньги. Тот сказал: "Сейчас я ничего не могу для тебя сделать. Приходи завтра в девять утра. И с преувеличенным вниманием склонился над бумагами, дав понять, что больше не произнесет ни слова.

На следующее утро я снова пришла. В этот раз Зилбербауер был в конторе один. Я решила идти напролом и выпалила: "За какую сумму вы согласны отпустить арестованных людей на свободу?". Австриец ответил: "Очень сожалею, но ничем не могу помочь, даже если бы захотел. Я лишь исполняю приказы и даже не имею права говорить с тобой". Не знаю, как у меня хватило смелости, но я сказала: "Я вам не верю".

Он не рассердился, лишь пожал плечами и взглянул на меня, покачивая головой. "Зайди к моему начальнику". И назвал номер комнаты.

Стараясь унять дрожь, я поднялась по лестнице, постучала и, не дождавшись ответа, распахнула дверь. Я увидела множество нацистских офицеров, сидящих вокруг круглого стола, в середине которого стоял приемник. Я услышала английскую речь, и сразу узнала Би-би-си.

На меня обратилось множество взбешенных взглядов, ведь я застигла их врасплох: вражеский голос мог стоить им жизни. Теперь я была полностью в их власти. Решив, что мне нечего терять, я спросила: "Кто здесь главный?".