Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944 - Анна Франк (1944)

Дискуссия на тему — съедать или нет запасы консервов — завершилась нашей победой.

На меня больше не налезают никакие туфли кроме высоких лыжных ботинок, но ходить в них дома очень неудобно. Соломенные сандалии за 6.50 я проносила всего неделю, и они совсем развалились. Может, Мип удастся достать что-то на черном рынке.

Мне надо подстричь папины волосы. Пим уверяет, что после войны ни за что не пойдет к другому парикмахеру, так он доволен моей работой. Вот только я часто прихватываю его ухо!

Анна.

Четверг, 18 марта 1943 г.

Милая Китти,

Турция вступила в войну. Все полны надежд. Ждем сообщений по радио.

Пятница, 19 марта 1943 г.

Дорогая Китти!

Уже спустя час на смену нашей радости пришло разочарование. Турция, оказывается, не вступила в войну. Министр сказал лишь, что пора выйти из нейтралитета. А продавец газет на площади Дам кричал вовсю: "Турция на стороне Англии!". Газеты, конечно, так и хватали у него из рук. Так этот радостный слух дошел и до нас.

Банкноты в тысячу гульденов объявили недействительными. Это большой удар для спекулянтов, нелегальных торговцев, а также тех, что скрывается.

Для размена тысячной купюры необходимо предъявить объяснение: как она попала в твои руки. Эти купюры можно использовать только для уплаты налогов, и то — лишь до конца недели. А со следующей недели аннулируются и банкноты в пятьсот гульденов. У "Гиз и K°" скопилось полно больших купюр с черного рынка, а налоги фирма давно уплатила вперед.

Для Дюсселя приобрели ручную бормашину, кажется, всем нам скоро предстоит серьезное обследование.

Дюссель совершенно безобразным образом игнорирует правила Убежища. Он посылает письма не только своей жене, но и ведет в свое удовольствие переписку с разными другими людьми. И при этом просит Марго исправлять его ошибки в голландском языке. Папа устроил Дюсселю строгий нагоняй и запретил Марго помогать ему. Кажется, переписка действительно прекратилась.

По радио передали разговор "фюрера всех немцев" с обычными солдатами.

Очень грустно было это слышать. Вопросы и ответы звучали примерно так.

— Мое имя Генрих Шеппель.

— Где был ранен?

— Под Сталинградом?

— Какое ранение?

— Отмороженные ноги и перелом левой руки.

Вот такой марионеточный спектакль по радио. Казалось, солдаты гордились своими ранами: чем серьезнее, тем лучше. Один — из-за того, что имел честь пожать руку вождю, не мог от умиления не произнести ни слова. Пусть будет рад, что сохранил свои руки!

Я случайно уронила мыло Дюсселя и потом еще наступила на него.

Попросила папу выплатить Дюсселю компенсацию, тот может позволить себе покупку мыла только раз в месяц.

Анна.

Четверг, 25 марта 1943 г.

Дорогая Китти!

Вчера вечером мы с мамой, папой и Марго уютно сидели вместе, как вдруг вошел Петер и что-то прошептал папе на ухо. Мне удалось различить "упала бочка на складе" и "кто-то возится за наружной дверью".

Марго, хоть и расслышала то же самое, пыталась меня успокоить: я испугалась безумно, и вероятно, побледнела, как мел. И вот мы втроем страшно нервничали в то время, как папа спустился с Петером вниз. Не прошло и двух минут, как к нам присоединилась госпожа ван Даан, которая до этого слушала внизу последние известия. Пим наказал ей выключить радио и как можно тише подняться наверх. А как пройти тихо по нашей скрипучей лестнице? Еще пять долгих минут, и явились Петер и Пим, белые от волнения: они, оказывается, все это время просидели под лестницей, но так больше ничего и не услышали.