Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт (2014)

В голосе отца прозвучало удовлетворение, которое я – по всей вероятности, ошибочно – принял за выражение родительского одобрения. Это было большим достижением для одного короткого разговора. Я решил, что отец сейчас уйдет, и спросил:

– Когда вы молитесь, о чем вы просите Бога, сэр?

В устах взрослого этот вопрос мог бы показаться бестактным. В устах же наивного ребенка он прозвучал очень мило и безыскусно. Чтобы усилить это впечатление, я придал своему лицу максимально невинное выражение, отработанное перед зеркалом путем многократных упражнений.

Отец долго раздумывал, прежде чем ответить, а затем, выбрав, по-видимому, наиболее простой из возможных вариантов, сказал:

– О том же, о чем и все люди. Я прошу у Бога хорошей погоды, пищи и любви моей семьи.

Боюсь, при этих словах мое лицо выразило недоверие, поскольку отец смутился и, чтобы загладить неприятное впечатление, потрепал меня по волосам небрежным, но в то же время неуклюжим жестом.

Это был мой первый серьезный разговор с биологическим отцом, и его вряд ли можно было считать предвестником чего-то хорошего.

Глава 22

Клуб «Хронос» – это большая сила.

Лень и апатия – вот что сдерживает использование его ресурсов. И еще, наверное, страх. Страх перед тем, что было, и перед тем, что будет. Было бы не совсем верно сказать, что мы, калачакра, проживая наши жизни, свободны от последствий, порождаемых нашими поступками.

В моей четвертой жизни я покончил с собой, чтобы убежать от Фирсона и его магнитофона, а в пятой мне в самом деле потребовалась психологическая помощь, как и предсказывала Вирджиния. Я приходил в себя довольно долго. Память восстанавливается не сразу – события начинают постепенно всплывать в моем сознании где-то начиная с третьего дня рождения, а полностью все, что со мной было, я вспоминаю примерно годам к четырем. Харриет в моей пятой жизни говорила, что маленьким я много плакал. По ее словам, такого плаксивого и грустного ребенка она никогда раньше не видела. Теперь я понимаю, что, наверное, все дело в том, что в моей детской памяти всплывали картины моих прежних мучений и гибели.

Я действительно решил обратиться за психологической помощью. Но врачи, как совершенно правильно сказала Вирджиния, не могли мне помочь – как и наш священник, от которого было еще меньше толку, чем от медиков. К тому времени, когда я вспомнил, кто я и откуда, Харриет уже начала угасать. Я видел обреченность в лице Патрика, который вынужден был наблюдать, как его жена чахнет у него на глазах. Рак – такая болезнь, с которой невозможно ничего поделать. Я был ребенком, но не мог доверить свои проблемы приемным родителям, которых по-своему полюбил. Мне была нужна помощь незнакомца, которому я мог бы все рассказать и который бы меня понял.