Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт (2014)

Как-то раз в 1924 году мне довелось выполнять такую же функцию. Для этого мне пришлось поехать в Ливерпуль. Там умирал человек по имени Джозеф Киркбрайр Шотболт, родившийся в 1851 году. Обычно смерть настигала его в промежутке между 1917 и 1927 годом. Чаще всего он умирал от гриппа, так называемой испанки, которая, помимо него, отправила на тот свет еще троих его близких родственников, двенадцать двоюродных братьев и сестер и почти четверть поселка на берегу моря, в котором он иногда проводил время, выйдя на пенсию. «Никак я не отделаюсь от этой дряни! – говорил он, оглушительно кашляя, в тех случаях, когда ему удавалось выжить. – Эта чертова хворь так за мной и ходит».

В тот раз, о котором я рассказываю, он все же сумел избежать заражения испанкой, в конце Первой мировой войны предусмотрительно отправившись на какой-то богом забытый остров в Микронезии. Этот остров даже еще не был нанесен на карту. В буквальном переводе с местного наречия он назывался Обтекаемое Благословение. Результат бегства Джозефа от испанки оказался, мягко говоря, не слишком удачным. Он подцепил каких-то паразитов, и его ноги покраснели и распухли до чудовищных, пугающих размеров. Это, впрочем, было еще не самое худшее. Из-за присутствия в организме паразитов в почках и печени Джозефа образовались многочисленные кисты, вызвавшие заражение крови, от которого он и умирал в тот момент, когда я с ним встретился.

Обычно калачакра при встрече узнает другого калачакра – не инстинктивно, а благодаря особым обстоятельствам его появления и некоторым деталям поведения. Если в палате ливерпульской больницы, где лежит умирающий от паразитарной инфекции старик, которого врачи не в состоянии вылечить, вдруг появляется неизвестно откуда взявшийся шестилетний мальчик – это как раз те самые особые обстоятельства, при которых представляться не нужно.

Когда-то Шотболт был настоящим гигантом, но смертельная болезнь превратила его в сморщенную развалину. Он высох, как щепка, под кожей обозначились сухожилия; суставы, казалось, вот-вот прорвут истончившуюся кожу. Анальгетики лишь еще больше усугубили дисфункцию печени, из-за чего больной весь пожелтел. У него выпали все волосы, даже ресницы и брови. Лежа на кровати, он тискал в кулаках простыни, борясь с гнездящейся глубоко внутри болью, с которой не могли справиться ни врачи, ни лекарства.

Раньше мы несколько раз встречались с Шотболтом, но он меня не запомнил. Тем не менее он сразу же понял, кто перед ним.

– Ты ведь из клуба, так? – прорычал он низким голосом, удивительно звучным для человека, находящегося при смерти. – Если они прислали мне лекарство, то оно мне ни к чему. Настойка опия – вот что мне нужно.

Я быстро просмотрел медицинскую карту, лежавшую на тумбочке у изголовья его кровати. Ему вводили в основном физраствор, чтобы хоть как-то поддержать обезвоженный организм больного. Я понял это, прочитав наклейку на установленном на штативе капельницы резервуаре – тяжелом, стеклянном, чуть подтекающем через трещину в резиновой пробке.

– О боже, – простонал больной, увидев, что я изучаю надпись на наклейке. – Ты, наверное, был врачом, так? Не выношу врачей, особенно пятилетних.

– Мне шесть, – поправил я Шотболта. – Не беспокойтесь. Вы умрете в течение недели.

– Недели! Я не могу торчать здесь целую неделю. Ты знаешь, что эти ублюдки не позволяют мне читать? Я от них только и слышу: «Вам нельзя волноваться, мистер Шотболт. Сделайте, пожалуйста, свои дела в суднышко, мистер Шотболт». В суднышко! Как тебе это? За всю свою жизнь я еще никогда не чувствовал себя таким униженным.

Поняв, что Шотболт, хоть и одурманен лекарствами, все же вполне в состоянии соображать, я решил перейти к делу. Присев на край его кровати, я сказал:

– У меня есть для вас послание.