И не то чтобы этот кабинет на втором этаже нового здания на улице Саломе сильно отличался от других помещений полиции. Посредине стоял большой темный деревянный стол, на нем – монитор «Делл». На стене рядом с портретами президента страны и главы правительства – благодарственные грамоты и удостоверения в рамках. На большой фотографии дивной красоты – ванкуверский висячий мост Лайонс-Гейт на закате. Лим работала там несколько лет по заданию полиции, уезжала туда вместе с семьей и потом говорила, что какая-то ее частица «осталась в этом морозном городе и в Израиль не вернулась». На двух фотографиях поменьше – сама Илана, на одной – с Ароном Бараком, бывшим председателем Верховного суда Израиля, а на второй, многолетней давности, – с певицей Ярденой Арази. На этих снимках она была молодой, с длинными каштановыми волосами, без светлых мелированных прядок, которые Авраам помнил с момента их знакомства. На столе стояла самая драгоценная фотография в черной рамке – семейная карточка на фоне базилики Сакре-Кёр в Париже, сделанная во время поездки перед мобилизацией старшего сына Иланы Амира. Он был в центре фото, возвышался над двумя младшими братьями и сестренкой, – дылда, как и его отец с матерью, обнимающие его с обеих сторон, этакий весь развеселый. Несколько месяцев спустя Амир погиб во время военных учений.

– Входи, – сказала Илана, и Авраам Авраам разочаровался, увидев, что Шрапштейн успел его опередить. У них шел какой-то разговор, и полковник хохотала до слез. – Входи, Ави, – повторила она. – Эяль докладывает о результатах вчерашних поисков.

– То есть об отсутствии оных, – сказал Шрапштейн.

Лим – видимо, в продолжение того, что сказано раньше, – возразила:

– А что, эта кожаная куртка – тоже улов. Подновить – да и щеголять… Слышала о таком в лекции о моде.

– Ты еще вельветовые брюки не забудь! – Шрапштейн захохотал вместе с Иланой.

Авраам тут же почувствовал издевку над собой. Еще вчера вечером он не понял решения Иланы присоединить к следствию Эяля Шрапштейна. С чего она решила, что ему понадобится дополнительный офицер?

«Он свободен, и ты ведь, Ави, знаешь, что парень он башковитый, хотя иногда его и заносит. Ты – старший инспектор, поставлен во главу расследования. Задействуй его, как сумеешь, и он тебе поможет», – так Лим попыталась оправдать свое решение.

– Когда приезжает Элиягу? – спросил Авраам Авраам, и она ответила:

– Уже едет, минуты через три будет здесь. А ты знаешь, Эяль, что Ави положено поздравление? У него в пятницу был день рождения.

Ей хотелось развеселить Авраама, но он сжался в комок.

– Поздравляю! И сколько же тебе стукнуло? – спросил Шрапштейн, и Илана, почувствовав неловкость, ответила за недавнего именинника:

– Еще и сорока нет. Пацанчик ты, Ави, тебе еще годика два ходить в зеленых и подающих надежды следаках. До сороковника это работает.

– А вот у меня в запасе десять лет, – сказал Эяль.

Вошел Элиягу Маалюль – почему-то в сером плаще.

– Вижу-вижу, что планку возраста я поднял, а планку красоты опустил! – произнес он свою обычную фразу и, положив руку на плечо Авраама Авраама, шепнул ему на ухо: – Рад тебя видеть. – Затем присел возле него на стул. – О’кей, начнем. Потому что я тороплюсь. Ави, проводи брифинг и постарайся все изложить как можно подробнее.

Авраам Авраам положил на стол тонкую папку с делом и вынул из нее три листка, которые отпечатал и сколол сшивателем утром в участке.

– Итак, вот, что мы имеем. Офер Шараби, житель Холона, девяносто четвертого года рождения, приводов в полицию не имеет. Числится в пропавших с утра среды. В среду, немногим раньше восьми утра он, как обычно, ушел в школу. И не пришел туда. Не оставил ни записки, ни чего-либо другого, указывающего на побег. Его мобильный телефон остался дома, так что мобильное позиционирование невозможно. Жалоба в полицию подана в четверг утром матерью, Ханой Шараби.