Горящий берег - Уилбур Смит (1985)

Думая об этом, старая женщина снова опечалилась. Гибель клана слишком тяжелое бремя, чтобы нести его. В клане О’ва и Х’ани было девятнадцать человек: трое сыновей, их жены и одиннадцать детей. Самого младшего внука Х’ани еще не отняли от груди, а у старшей внучки, которую Х’ани любила больше всех, в первый раз пришли крови, когда на клан обрушилась болезнь.

Такой болезни не знала история племени сан: она была такая быстрая и свирепая, что Х’ани до сих пор не могла понять и смириться. Начиналась она с боли в горле, затем следовал жар: кожа становилась до того горячей, что обжигала, а такую жажду, которую люди племени сан называли Великой Сушью, не могла породить даже сама пустыня Калахари.

Малыши умерли через день или два после появления первых признаков хвори, а старшие были так обессилены болезнью, что не могли их похоронить, и маленькие тела быстро разложились на жаре.

Болезнь прошла, и они поверили, что спаслись. Детей похоронили, но сил танцевать ради их духов и петь им, чтобы проводить в путь в другой мир, не было.

Но в действительности спасение оказалось ложным, потому что болезнь просто изменила форму: снова начался жар, легкие заполнились водой, и семья стариков хрипела и задыхалась, пока не умерла.

Умерли все, кроме О’ва и Х’ани, но даже они подошли к смерти так близко, что минуло много дней и ночей, прежде чем они окрепли настолько, чтобы понять масштабы постигшей их катастрофы.

Достаточно придя в себя, два старика станцевали ради своего обреченного клана, и Х’ани плакала о малышах, которых ей никогда уже не носить на бедре и не рассказывать им сказки.

Потом настало время обсудить причины и смысл трагедии; горюя, они бесконечно говорили об этом по вечерам у костра, и, наконец, однажды вечером О’ва сказал:

— Как только мы достаточно окрепнем для путешествия, а ты знаешь, Х’ани, какое это страшное путешествие, надо вернуться к Месту Всей Жизни. Только там мы поймем смысл случившегося и узнаем, как умилостивить злых духов, которые нанесли нам такой ужасный удар.

Когда Х’ани снова ощутила у себя в руках молодое, плодоносное тело, ее печаль слегка развеялась; в ее высохшей, лишенной молока груди ожил задавленный болезнью материнский инстинкт.

«Может быть, — подумала она, — духи уже умилостивились, потому что мы начали паломничество, и позволят старой женщине еще раз услышать крик новорожденного, прежде чем она умрет».

На рассвете Х’ани раскупорила один из маленьких рожков, висевших у нее на поясе, и смазала пахучей мазью солнечные ожоги на щеках и носу Сантэн. Потом обработала синяки и ссадины на ее руках и ногах и, пока делала это, не переставала болтать. Она позволила девушке выпить тщательно отмеренную порцию воды. Сантэн еще наслаждалась ее вкусом, держа во рту, словно бордо редчайшего сорта, когда бушмены без дальнейших церемоний поднялись с земли, повернулись на север и прежней размеренной трусцой побежали вдоль берега моря.

Сантэн в полном замешательстве вскочила, но, не тратя усилий на бесполезные уговоры, схватила свою дорожную палку, кое-как прицепила парусиновый капюшон, чтобы закрыть голову от солнца, и кинулась вслед за пигмеями.

На первой же миле пути она очень хорошо поняла, что еда и отдых серьезно подкрепили ее. Сначала ей удавалось не терять пару крошечных силуэтов из виду. Она видела, как Х’ани тыкала в песок своей палкой, подцепляя на бегу ракушку с моллюском, вручала ее О’ва, подцепляла следующую для себя и ела на ходу.

Сантэн заострила конец дубины и принялась подражать ей, вначале безуспешно. Потом она поняла, что моллюски прячутся в песчаных ямах на берегу, а у Х’ани есть способ распознавать эти ямы. Ударять наобум бесполезно. С этого момента она раскапывала песок только там, где делала отметки Х’ани, и на ходу с благодарностью пила сок из раковин.