Горящий берег - Уилбур Смит (1985)

— С вашего согласия, дорогая, — Гарри говорил почти шепотом, — я хотел бы усыновить мальчика. — Сантэн медленно повернула к нему голову, и он торопливо продолжил: — Это лишь формальность, юридическая уловка, чтобы обеспечить его положение в жизни. Это можно сделать тайно, и это никак не отразится на наших взаимоотношениях. Вы по-прежнему останетесь его матерью, он останется в вашем распоряжении, а я почту за честь стать его опекуном и делать для него все то, что не может сделать его отец. — Сантэн поморщилась, и Гарри поспешно сказал: — Простите, дорогая. Но мы должны были поговорить об этом. Как сказал Шон, мы признаем вас вдовой Майкла, хотим, чтобы вы носили нашу фамилию, и будем обращаться с вами так, словно церемония в тот день состоялась… — Он помолчал и хрипло кашлянул. — Кроме нас троих в этой комнате и Анны, никто ничего не знает. Вы согласны, ради ребенка?

Сантэн встала и подошла туда, где сидел Гарри. Опустившись перед ним, она положила голову ему на колени.

— Спасибо, — прошептала она. — Вы самый добрый человек на свете. Вы поистине заняли место моего отца.

* * *

Последующие месяцы были, пожалуй, самыми радостными в жизни Сантэн, спокойными и солнечными, наградой за все выпавшие на ее долю страдания. Эти месяцы были наполнены смехом Шасы и приятным ощущением, что Гарри с его неназойливым и благотворным влиянием на нее всегда будет рядом, так же как и незыблемая Анна.

Каждый день, спозаранок и в прохладе вечера, Сантэн каталась верхом, и ее часто сопровождал Гарри, радуя рассказами о детстве Майкла или излагая историю семьи, покуда они поднимались по лесным тропам вдоль откоса или делали привалы, чтобы напоить лошадей в пруду ниже водопадов, где вода и белая пена падали с высоты в сто футов на влажный черный камень.

Остальную часть дня посвящали выбору портьер и обоев, присмотру за рабочими, менявшими внутреннее убранство дома, совещаниями с Анной по поводу перемен в управлении хозяйством Тенис-крааля, играм с Шасой и попыткам помешать слугам-зулусам окончательно его избаловать, урокам вождения «фиата» под руководством Гарри Кортни, размышлениям над открытками с приглашениями, которые поступали с ежедневной почтой, и общему руководству Тенис-краалем, как в те дни, когда она управляла шато в Морт-Омме.

Каждый день после полудня они с Шасой пили чай с Гарри в библиотеке, где тот проводил большую часть дня, и он, надев очки в золотой оправе, читал им написанное за день.

— О как, должно быть, удивительно владеть таким даром! — воскликнула Сантэн, и Гарри опустил листок рукописи.

— Вы восхищаетесь теми, кто пишет? — спросил он.

— Это люди особой породы.

— Вздор, дорогая, мы самые обычные люди, но настолько тщеславны, что думаем, будто другие захотят прочесть то, что мы написали.

— Хотела бы я уметь писать.

— Вы умеете, у вас прекрасный стиль.

— Я хочу сказать — писать по-настоящему.

— Вы можете. Возьмите бумагу и попробуйте. Если, конечно, хотите.

— Но, — она со страхом посмотрела на него, — о чем же мне писать?

— Напишите о том, что происходило с вами в пустыне. Я бы сказал, для начала подойдет.

Ей потребовалось три дня, чтобы привыкнуть к этой мысли, собраться с силами и начать. Она приказала слугам перенести в бельведер на краю лужайки стол и уселась за него перед стопкой бумаги: в руке карандаш, в сердце ужас. Впоследствии, придвигая к себе чистый лист, она ежедневно испытывала тот же ужас, но он быстро проходил, едва на пустой бумаге начинали выстраиваться ряды слов.

Чтобы скрасить свое творческое уединение, она переместила в бельведер несколько приятных вещиц: красивый ковер закрыл выложенный плиткой пол, в дельфийскую вазу Анна каждый день ставила свежие цветы, а перед собой Сантэн положила складной нож О’ва. Им она точила карандаши.