Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу (1991)

В этот момент цвет лица Мария из пунцового стал пепельно-серым. Но затем румянец вернулся, и смех прозвучал естественнее.

— После такого дня я чувствую себя превосходно, Луций Корнелий! Теперь, как я уже сказал, двинемся на выручку Альбы Фуценции, после чего я готов прогуляться с тобой по Самнию. Мы оставим Секста Юлия блокировать Аскул, в то время как сами отвлечем самнитского быка. Осаждать города — скучное занятие. Не в моем стиле. — Он пьяно захихикал. — А неплохо было бы появиться в Теане Сидицине с Эзернией в подоле тоги в качестве подарка для Луция Юлия! Представляешь, как он будет благодарен?

— Действительно, он будет весьма тебе благодарен, Гай Марий.

Пирушка закончилась. Сулла и Марий-младший отвели Мария спать и без суеты уложили на кровать. Затем Марий-младший исчез, метнув на Суллу быстрый виноватый взгляд. Сулла же задержался, чтобы более внимательно проверить состояние горы мяса, возвышавшейся на ложе.

— Луций Корнелий, — произнес Марий невнятно. — Приди завтра и разбуди меня, ладно? Мне нужно поговорить с тобой лично. Сегодня вечером я не мог. Ох, это вино!

— Спокойной ночи, Гай Марий. Утром поговорим.

Но утром разговор не получился. Когда Сулла, сам еще не вполне придя в себя, явился в шатер командующего, он нашел гору на кровати в том же положении. Нахмурившись, он быстро приблизился к Марию, чувствуя, как в груди нарастает неприятное колющее ощущение. Нет, он не боялся застать Мария мертвым: шум могучего дыхания был слышен отчетливо. Взглянув на лежащего, Сулла увидел, что правая его рука слабо дергается, цепляясь за простыню, а в вытаращенных глазах Мария застыл такой глубокий ужас, что они казались безумными. От опавшей щеки до вялой ступни вся левая сторона была беспомощна, недвижима, парализована. Рухнул могучий ствол, бессильный отразить удар, невидимый и неощутимый.

— Удар, — пробормотал Марий.

Рука Суллы против воли опустилась, чтобы погладить намокшие от пота волосы; теперь его можно было любить. Теперь его больше не было.

— О, бедный мой старина! — Сулла прикоснулся щекой к щеке Мария, прижался губами к влажному ручейку его слез. — Бедный старик! Ты сломался в конце концов.

И в ответ немедленно последовали слова, ужасно искаженные, но достаточно разборчивые, чтобы их уловить:

— Еще… не… сделано… Семь… раз.

Сулла отпрянул, словно Марий поднялся с ложа и ударил его. Затем, смахнув рукой слезы, он закатился коротким пронзительным смехом, который прекратился так же резко, как и начался.

— Если бы я мог что-то сделать с этим, Гай Марий! Но с тобой все кончено!

— Не… кончено, — произнес Марий. Его умные глаза больше не были испуганными, они сделались злыми. — Семь… раз.

Одним прыжком Сулла оказался у завесы, отделявшей переднюю часть шатра от задней, призывая на помощь, словно пес Гадеса множеством своих голов кусал его за пятки.

Только после того, как пришел и ушел армейский хирург и Мария устроили по возможности удобно, Сулла собрал всех толпившихся вокруг шатра, куда их не пускал неутешно плачущий Марий-младший.

Сулла назначил собрание на форуме лагеря, сочтя разумным, чтобы и рядовые знали о происшедшем; слухи о несчастье с Марием распространились, и Марий-младший был не единственным, кто проливал слезы.

— Я беру на себя командование, — спокойно сказал Сулла десяткам людей, столпившихся вокруг него.

Никто не возразил.

— Мы сразу же возвращаемся в Лаций, прежде чем весть об этом дойдет до Силона или Мутила.

На этот раз возразил Марк Цецилий, именуемый Корнутом.

— Но это же смешно! — возмущенно воскликнул он. — Мы здесь меньше чем в двадцати милях от Альбы Фуценции, а ты говоришь, что мы должны повернуться и уйти?

Поджав губы, Сулла широко развел руками, показав на солдат, которые стояли и плакали.