Он кричит опять, немного выждав, как будто заранее, на крайний случай, расписал между криками десятисекундные интервалы. Чаячье трио, не отрываясь от подъемника, небрежно расправляет крылья; потом вдруг с клекотом срывается в полет. И тут мы его замечаем. То есть мы видим некую фигуру – и это Дик, ошибки быть не может, – которая воздвигается из корабельных недр и плетется, как разбуженный от зимней спячки, но не успевший продрать глаза зверь, к ближайшему поручню.

Лица мы не видим, как и выражения лица (у Дика – выражение лица?). Но гадать о том, почему его заносит на ходу и почему так странно шатается у него на плечах голова, когда он смотрит на нас через реку, не приходится. Он подносит ко рту предмет, который может быть только бутылкой, и делает – напоказ – смачный затяжной глоток.

«Ди-ик! Ди-ик – бога ради, мальчик мой, вернись!»

Но Дик следует иным, воистину отеческим указаниям. В случае крайней необходимости…

Он швыряет пустую бутылку через плечо и ныряет обратно в корабельное нутро, словно бы для того, чтобы вынуть из укромного местечка еще одну. Чайки падают вниз, закладывают вираж и возвращаются на свой нашест. Землечерпалка, плавучее дерьмо, задравши в нерабочую позицию подъемник, дарит нас кособокой, ржавые зубы наружу, ухмылкой.

Отец поворачивается ко мне. «Твоя очередь».

Он стоит, переводя дыхание, и глядит на мои собственные упражнения в глоткодерстве с видом сержанта-инструктора, который оценивает способности новобранца.

Мои вопли (ты слышал их, Дик?) тают в воздухе.

«Никакого толку. Давай обратно на переправу. Возьмем лодку и сами за ним съездим».

Мы подбираем велосипеды. Садимся и едем вдоль берега, на сей раз Уза слева.

На Стейтовой переправе переправа давно уже не действует. Новый трехопорный мост, выстроенный в середине тридцатых к северу от деревни, оставил от прежнего, столетиями проверенного способа перебраться на тот берег одни воспоминания. Остались несколько домишек, судоремонтная мастерская, пристань и, бок о бок со старым паромным причалом, бревенчато-кирпичная « Переправа-Инн».

Засыпанный окалиной дворик «Переправы» почти пуст, но время самое то, и припаркованный под залихватским углом серый «форд» с закрытым кузовом и парой американских пилоток на заднем сиденье есть явственный симптом присутствия буйной банды наших американских союзников. Мы оставляем велосипеды у выбеленной стены Инна – где на эмалированной, в пятнах ржавчины табличке все еще можно разобрать призрачные цены на перевоз – и идем к двери в бар. Но едва мы трогаемся с места, откуда ни возьмись, обваливается страшный грохот, растирая в порошок вечернюю ленивую тишь, и мы застываем на месте.

Сверху по течению несется гвалт и скрежет, как будто раз за разом рвет, выворачивает наизнанку неведомого механического монстра. А потом из этого хаоса, под аккомпанемент разнообразных пронзительно-сиплых звуков, вырастает настойчивый ритмичный лязг: чунг-ха-чунг-ха-чунг-ха! Завелась землечерпалка. Дик запустил землечерпалку.

Пару секунд мы стоим во дворике, под вросшей в стену вывеской заведения, будто примороженные тем, что услышали. И снова, с удвоенным рвением, поворачиваем к двери. Но открывать ее нам нужды нет. Потому что – кто в сей же самый момент вываливается нам навстречу, преследуемый по пятам двумя стриженными под ежик и одетыми в летнюю парадно-выходную (короткий рукав) бойцами ВВС США, как не Стэн Бут, капитан «Розы II», с туманом во взоре и с перегаром в выхлопе.

Он пялится сквозь нас – на источник звука, который сумел привести в действие даже его набрякшие кабацким виски чувства, – и только после того, как увиденное им за нашими спинами совпадает с услышанным (подъемник опущен и вертится; над земле черпалкой рассасываются в воздухе облачка маслянистого дыма), он замечает нас, как две прорехи на пейзаже.

«Какого?..»