Он задержал дыхание в ожидании, пока она осознает, что ошиблась. Парням в переговорной со стеклянными стенами он показал два пальца, означающие две минуты. Ему нужно только две минуты. Они были нетерпеливы, требовали решения до ланча, с подозрением относились к чужаку, недавно присоединившемуся к проекту, и раздражались, что тот настаивал на ключевом моменте следующих шагов. Дэниелу было все равно. Он хотел убедиться, что с мамой все в порядке. Он бы не вынес, если бы она сошла с ума или потеряла память. Он только что лишился отца – и не мог лишиться еще и ее.

– Дэниел, – спокойно ответила она, – я, черт побери, знаю, что он умер. Речь о его прахе. Его только что подвезли.

Дэниел громко выдохнул от облегчения. Она не сошла с ума. Все в порядке.

– Но он все равно что проклятый мешок мусора! Такой тяжелый, я и с места сдвинуть его не могу. Так и лежит тут, со мной, на кухне, у задней двери. Его прах в большегрузном пакете, и я не знаю, что с этим делать.

Потрясенный Дэниел закрыл глаза и ущипнул себя за переносицу. Прах отца. Отец умер.

– Вот пью кофе и рассказываю ему – твоему отцу – о новой «Воксхолл Мокка» Джанет Петерсон. Они купили золотую, можешь себе представить! Золотую! И кстати, хоть я и говорю «новую», но на деле она просто поддержанная в хорошем состоянии. Машины жрут уйму денег, стоит только выехать за пределы внешнего двора, – в любом случае, мне как-то жутко. Я о твоем отце. Можешь заехать после работы и помочь мне с ним?

Дэниел чуть не рассмеялся. По факту он и посмеялся, сказав маме, что заедет в Илинг-бродвей в районе семи, а она пусть тем временем посидит в гостиной и посмотрит «Свободных женщин» по телевизору. Она так хорошо держалась после похорон, что Дэниел стыдился своей «слабости» на фоне ее стойкости. Он уже почти вернулся на собрание – буквально положил руку на дверную ручку, чтобы открыть дверь, – когда дыхание перехватило, воротник рубашки стал слишком тугим, и возникло едва уловимое ощущение, что его вот-вот стошнит. Его тело в очередной раз вспомнило, что отца больше нет. Его лучшего друга. Его самого активного защитника. Умер от разрыва аневризмы сосудов головного мозга.

Они вместе пили пиво в пабе до воскресного ланча. Отец сказал Дэниелу, что мог бы помочь ему с задатком за квартиру – и это был бы не заем, а подарок. Он хотел видеть сына устроившимся, а цены на жилье в Лондоне поднялись до безумной высоты, и один Дэниел ни за что не справится. Странно это – тридцатилетнему делить квартиру с соседом, сказал отец, ведь сам он к таким годам уже имел жену и ребенка. Дэниел сказал, что подумает, что он немного горд, чтобы принимать милостыню, что совершенно нормально, будучи тридцатилетним, снимать жилье на двоих с соседом в Лондоне – это дорогой город, а Дэниелу нравится компания, нравится жить в Кентиш-Таун. Тем полуднем, прежде чем он успел принять предложение и сказать: «Папа, я тебя люблю, давай выпьем за твою заботу обо мне!», за острым домашним базарганом[4] шестидесятидвухлетний папа упал и не встал больше никогда. За один-единственный час все изменилось и никогда не станет прежним. Дэниел потерял человека, благодаря которому он стал таким, какой есть.

Дэниел дал себе перерыв после телефонного звонка, развернулся и склонил голову, чтобы спрятать лицо, мертвенно-бледное и мокрое от слез. Он пробежал по задней лестнице двадцать три пролета до первого этажа и через запасной выход вышел на улицу. Он стоял, прислонившись спиной к стене и тяжело дыша. Он не заметил, когда отошел оттуда, пока, пропотевший насквозь, не завалился на круглую, освещенную солнцем скамью где-то возле рынка. Сел, закрыл глаза, глубоко вздохнул, давая слезам и поту испариться, и подумал об отце, о том, как сам был одинок, как плохо спал и не доведет ли в итоге бессонница его до безумия.