Дом в Порубежье - Уильям Хоуп Ходжсон (2016)

Комната была все еще залита странным светом: лунным, солнечным ли – наверное, наполовину тем и этим. Я ощущал бодрость… усталость и дряхлость оставили меня. Медленно приблизившись к окну, я поглядел наружу. По небу текла река пламени: она поднималась вверх и опадала полукружьем огня, приплясывающим с севера на юг. Губительный серп времени, подумалось мне, разящий зубцами годов. Так ускорилось теперь время, что уже не было видно Солнца в пути его с востока на запад. Лишь с севера на юг пульсировал солнечный ручей, да и то так быстро, что движение его казалось теперь подрагиванием.

А я вдруг вспомнил о своем последнем путешествии к Внешним Мирам. О видении, что посетило меня… в котором я приближался к окраинам Солнечной системы и видел, как неслись вокруг Солнца планеты, словно бы повинуясь власти Времени, раскручивавшего Машину Вселенной за какие-то несколько часов… или мгновений. Воспоминание погасло, и я подумал, что, должно быть, дозволено мне заглянуть в иное пространство и время. Я глядел и глядел на текущее по небу Солнце. Скорость нарастала и нарастала. Миновало несколько жизней, а я все глядел.

И вдруг, со странной серьезностью, я удивился тому, что еще жив. Память о Рыжике заставила меня удивиться тому, что я почему-то избежал его участи. Достигнув предела своей жизни, пес умер, должно быть, просто от старости. А я – я жив, через сотни тысяч столетий после положенного смертного часа.

Некоторое время я просто дивился в рассеянности.

– Вчера… – начал я и умолк. Вчера! Какое вчера! Тот вчерашний день, о котором я хотел заговорить, канул в бездну годов… или даже веков. Мысль эта ошеломляла.

Наконец я отвернулся от окна и оглядел комнату. Она преобразилась – стала совершенно, невероятно иной. И тут я понял, что именно показалось мне столь странным. В ней ничего не было… ничего, ни мебели, ни какого-нибудь другого предмета. Постепенно изумление мое испарилось: этим и должно было завершиться тление, которое, засыпая, ощущал я вокруг себя. Тысячи лет! Миллионы!

Пол укрывал густой слой пыли, поднимавшейся теперь на половину расстояния до подоконника. Слой этот утолстился до немыслимой величины за время моего сна… каждый из несчетных веков приносил с собой новую порцию пыли. В ней покоились рядом и атомы истлевшей мебели и те, что принадлежали некогда давно уже мертвому Рыжику.

И тут я сообразил, что не помню, чтобы брел по колено в пыли после своего пробуждения. Да, несчетные века промелькнули передо мной, пока я стоял у окна, но нельзя было сомневаться в том, что еще больше времени миновало, пока я спал. Я вспомнил, что засыпал в своем кресле. Где же оно? Я глянул в ту сторону, где прежде находилось кресло. Конечно же, от него не осталось даже следа. Я не мог сообразить, исчезло оно до того, как я проснулся, или после. Если бы оно просто истлело подо мной, то я – вне сомнения – пробудился бы, упав на пол. А потом я подумал, что густой слой пыли мог смягчить мое падение; так что, наверно, я проспал на пыли миллион лет или более.

Но пока мысли эти бродили в моей голове, я вновь поглядел туда, где прежде стояло кресло. И тут впервые заметил, что на пыли между мной и окном нет даже следа. Но ведь после моего пробуждения миновали не века – десятки тысячелетий.

Вновь задумчивый взгляд мой обратился к месту, где некогда стояло кресло. И тут рассеянность исчезла: там, где прежде находилось оно, вытянулась припорошенная пылью продолговатая горка. И все-таки покров ее был не настолько плотен, чтобы я не сумел догадаться, что именно скрывалось под ним. Я понял – и знание это повергло меня в трепет, – что передо мной находятся человеческие останки, расставшиеся с жизнью много веков назад… и лежали они как раз там, где я уснул. Труп, укрытый пылью, словно черным одеялом, покоился на правом боку, обернувшись спиною ко мне, Я различал каждый изгиб тела. Медленно паника стала овладевать мною… я понимал, что должен был упасть именно так, когда кресло мое наконец истлело.