Бразилья - Йен Макдональд (2015)

«У вас не отнимали семью, – подумала Марселина. – Хоть это оставили». Тайная организация выходила весьма жалкая: опальный вратарь чемпионата мира, физик из фавелы, пожилой местре капоэйры, а теперь еще и потерпевший фиаско телепродюсер. Шаткие перекладины над самой глубокой пропастью, говорившей об одном: этот город, эти улицы, края крыш, раскинувшихся внизу, словно платье для первого причастия, голубое море, голубое небо и зеленый лес на холмах, даже футбольный мяч, который Физик держал с неуклюжестью компьютерного фрика, – все это соткано из слов и чисел. Солипсизм казался излишним под голубым небом. Но именно в таком мире очутилась Марселина, где даже мировой заговор казался смущенным и нерешительным, словно в него до конца не верили ни положительные, ни отрицательные персонажи. Герои и злодеи едва справлялись со своими ролями – так работал реальный мир, больше напоминавший кустарное, собранное из подручных материалов устройство родом из фавелы.

Физик открыл маленькую зеленую дверцу в свежей кирпичной стене и включил голую лампочку.

– Подожди здесь.

– Тут тесно.

– Это ненадолго.

– Нам нужно кое-что подготовить, – сказал Барбоза. Марселина услышала, как щелкнул замок.

– Эй! Эй!

В комнате был бетонный пол, стены из грубо выкрашенного кирпича, пара пластиковых садовых стульев, мини-холодильник, наполненный бутылками с водой, подключенный к светильнику. Дверь из облезлых досок, прибитых к чахлой раме, но они блокировали звуки улицы, как если бы Марселина оглохла. В щели пробивались полоски света. «Наедине с твоими страхами», – подумала Марселина. Вот в чем цель. Десканс[228]: надо охладить голову. Промежуточное состояние, темнота внутри черепа. Прошло полчаса. Это проверка. Она пройдет ее, но не так, как они того хотят. Она вытащила КПК и вынула стилус.

Дорогой Эйтор.

Вычеркнуть.

Эйтор.

Слишком резко, как будто собаку зовешь.

Дорогой. Нет. Привет. По-подростковому. Привет, Эйтор. Типичное письмо на «мыло». Как речь Адриану, пересыпанная сокращениями.

Я говорила, что не буду выходить на связь: так ты узнаешь, что это действительно я. Похоже на Марселину Хоффман. Я пишу тебе, потому что, возможно, мы больше не увидимся. Никогда. Не слишком мелодраматично, как будто она хочет завоевать аудиторию с первой строки, не напоминает одну из ее презентаций? Стилус завис над светящимся экраном. Предполагалось… а что предполагалось? Признание?

Любовное письмо.

Пускай.

Трусливо, конечно, но так проще: мне не придется отвечать за то, что я тут напишу. Витиевато, но правдиво, он прочтет и скажет: «Узнаю Марселину».

Это глупо, я сижу тут, пытаюсь написать тебе и могу представить все то, что хочу тебе сказать, – это как раз просто – вот только рука не позволяет мне в это поверить. Забавно, не правда ли? Я могу выдать кучу идей, которые на самом деле мне вовсе не нравятся, но, когда нужно написать что-то важное, что-то настоящее, я словно застываю.

Предательская рука снова замерла, стилус был готов стереть написанное. Во что она не могла поверить? Этот огромный, грубоватый, старомодный, мрачный, романтичный, пессимистичный, одаренный, катастрофически невыдержанный и умный диктор новостей. Его книги. Его стряпня. Его вино, его время, его умение слушать. Его большие нежные руки. Его любовь к дождю. Он всегда был рядом, если то позволяли Бразилия и мир. Его многочисленные костюмы, рубашки и всегда дорогое нижнее белье. Его сексуальность никогда не была современной и очевидной, вульгарной, в ней чувствовалось что-то более взрослое, умное, грязное и романтичное, комичное, дурное и упадническое.