Дети любят сказки. Я ведь, по сути, сказочник. Не больше, не меньше. Когда я был моложе, то думал окружить себя зеркалами, воскурять благовония, исцелять наложением рук и так далее, а с возрастом поумнел: духовному целителю вовсе не обязательно исцелять прокаженных. В нашем деле знай себе заливай. Ведь что такое вера, если не сказочка для поднятия настроения? Скептически настроенные идиоты, эти «благодетели», что вечно порываются сорвать пелену с глаз Детей моих, никак не возьмут в толк: ложь не ранит. Ложь проливается бальзамом на раны, нанесенные правдой.

Даже Он, мирно посапывающий на троне из облаков, не может предложить ничего, кроме волшебных сказок. Иосиф, Моисей, Иисус с его бесноватыми – те еще умели удивить. А сегодня? Вседержитель отошел от дел, и все, что он предлагает теперь – это, по сравнению с делами минувших дней, сказки на ночь. Россказни про царство небесное да пустые обещания, что все будет хорошо, даже если сейчас полная жопа. Вот вам Библия в сухом остатке: однажды, давным-давно, я спас парочку несчастных кретинов, и может быть, если вы будете себя хорошо вести, я и вам подсоблю. А пока послушайте сказочку – и на бочок.

Вот и скажите, разве мое дело – не дело божье?

Социальные работники, дальние родственники, горожане, которые воротили носы, узнав, что Церковь покупает собственность рядом с их домами, – все они в один голос обзывали нас сектантами. Может быть. Но зловещий смысл этого слова шел вразрез с тем, как дела обстояли на самом деле. Понять разницу можно, только если ты сам жил в секте. Или возглавлял ее. Мои Дети отличались кротостью и мягкостью нрава, они ступали по жизни с опаской людей, изломанных наркотиками, жестоким обращением или обычными жизненными невзгодами: потерей работы, любви, человеческого достоинства или смысла существования. Потерянность – вот что их объединяло. Иначе почему бы они так жаждали, чтобы их нашли?

Этим-то я и занялся в Питтстауне, как и всюду, где бы ни оказался: искал и находил потерявшихся и покинутых, как собаколов – бездомных дворняг. Я оказывал услуги – не только этим бродячим, одичавшим душам, но и смирным, домашним, самодовольным и сытым горожанам, всем тем, кто хорошо устроился и закрывал глаза на то, что я для них делал, – брал на себя труд присматривать за их же обездоленными.

Сестра Элисон Джентри регулярно оставляла на автоответчике сообщения, всячески угрожала и осыпала нас бранью, натравила на нас местную полицию, но где она была, когда машина, в которой был муж Элисон и ее трое детей, вылетела в озеро Мичиган? Где она была год назад, когда Элисон отметила годовщину смерти семьи, наглотавшись водки со снотворным?

А где были родители Мэнди – с оравой юристов, обдирающих доверительный фонд Мэнди, как липку, в надежде подольше не подпускать девчонку к ее собственным деньгам, – когда она на пьяную голову врезалась в стену соседского дома, спутав французское окно с дверью гаража. Девчонку загребли в кутузку, где она отсидела по полной: мама с папой решили, видите ли, проучить дочу и отказались внести залог.

Где были дети Кларка Джефри, когда его подставил совет директоров? Где был муж Мэрили Беббидж, когда ей, брошенной ради пергидрольной секретарши, пришлось отоваривать продовольственные талоны, чтоб прокормить троих детей, и раздвигать ноги перед арендодателем, когда у нее не было денег, чтоб заплатить за квартиру?

Я утирал их слезы, врачевал их раны, нашептывал прекрасную чушь, ради которой они смогли бы жить, а если я что с них и брал, то была всего лишь плата за оказанные услуги.

Однако, несмотря на все мои старания, в душе у многих Детей оставалась пустота, которую этот сопливый пацан с кривозубой улыбкой смог каким-то образом заполнить.