Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт (2012)

Мой отец побледнел и поник. Я вижу слезы в его глазах. Чего прежде никогда не бывало.

Папа. Мы всегда были с ним не разлей вода. Так почему я кричу на него именно теперь, в эти беспощадные для нас времена?

«Мне очень жаль», — рыдаю я.

«И мне очень жаль».

Я снова ложусь в постель. Папа садится на край кровати. Мы не знаем, что нам сказать друг другу. Мы не можем прийти в себя. Забыть ссору. Вести себя как ни в чем не бывало. Ужасно. Я сделала больно человеку, которым восторгалась.

«Давай поговорим обо всем завтра. Я пойду с тобой на интервью и признаюсь во всем», — успокаивает меня отец, пытаясь улыбнуться.

«Папа, прости меня. Я больше никогда не буду с тобой ссориться», — молю я.

«И я не буду. Спокойной ночи, сокровище».

Поцелуй. Улыбка.

Все образуется.

Из-за закрытой двери

Апрель выдался серым и холодным. Даже в моем родном нарядном Штайермарке. И в доме тоже было неуютно и холодно. Пахло пылью. В кладовке хозяйничали мыши. И все же мой дом был тем единственным местом на свете, где мне хотелось находиться. Мои родители отвезли меня в мой дом. Туда, где я острее всего ощущала близость детей и Хели. Мне хотелось одиночества.

Плохая погода меня не беспокоила. Она была к месту. Я могла с чистой совестью не вылезать из постели и вообще не выходить из дома. Я была как в забытьи. Спала, не различая день от ночи. Пижама Хели, любимые «крышечки» Фини, плюшевые звери Тимо — вот и все, в чем я нуждалась.

Я явственно ощущала присутствие своей семьи. Они посещали меня. Во сне. Живые и веселые. Как если бы ничего не случилось.

Раньше моя семья была у меня днем, а ночью я путешествовала на свой страх и риск во сне. А теперь — наоборот: днем я одна, а ночью вместе с ней.

Я так и записала в дневнике.

У меня по-прежнему есть семья. Просто она сделалась невидимой.

В часы бдения я читала, записывала, грезила наяву. Созидаемый мною параллельный мир меня защищал и не подводил.

Вдохнуть. Выдохнуть.

Единственное задание, которое было мне по силам. Иногда я хвалила себя за то, что так хорошо с ним справляюсь. Ведь в этом на самом деле нет ничего само собой разумеющегося. Каждый вдох-выдох — достижение.

Время от времени кто-нибудь стучал в мою дверь. Соседи. Друзья. Те, кто хотел вручить мне что-нибудь или просто меня видеть. Это были позывные другого мира, который пытался до меня достучаться:

«Возвращайся! Твое место здесь, рядом с нами!»

Но дверь я не открывала. Я все еще была не готова для мира, меня дожидавшегося. Потому что знала, что мне сделают больно — хотя бы той неумолимостью, с которой все продолжается дальше. Время за моими стенами не остановилось. Каждая истекшая минута грозила увести меня еще на шажок прочь от моей прежней жизни, еще больше отдалить меня от моей семьи.

Открыть все равно кому, стучавшему в мою дверь — не говоря о том, чтобы с ним заговорить, — означало бы открыться жизни. Именно это было для меня неприемлемым. Абсолютно.

Кроме того, я испытывала страх. Я боялась большой черной дыры.

«Все это пока цветочки, самое страшное — впереди», — утверждали многие. Тем самым они, разумеется, не желали мне напророчить, а хотели успокоить:

«Не бойся шагнуть. Даже если ты провалишься в черную дыру, мы и тогда от тебя не отступимся».

Открыть все равно кому, стучавшему в мою дверь — не говоря о том, чтобы с ним заговорить, — означало бы открыться жизни. Именно это было для меня неприемлемым. Абсолютно.

Как выглядит эта черная дыра? Буду я ли кричать и бесноваться, туда падая? Лить слезы дни напролет? Поранюсь ли я в процессе? Я не имела об этом ни малейшего представления. Я знала только одно: ничего подобного не хочу. И того, что я уже испытала, мне более чем достаточно. Потому и предпочитала не рисковать. Лежа в постели, ты уверен, что никуда не провалишься.