Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт (2012)

«Понимаете ли вы, что должны испытывать радость только оттого, что вообще имеете ребенка?! Откажете ли вы своему ребенку в шоколадке, если только допустите мысль о том, что ваш ребенок уже завтра может погибнуть под поездом?»

Перепалки между близкими людьми я просто не могла переносить.

Почему вы не можете — пожалуйста! — просто сказать друг другу, как вы друг друга любите?

Лучшим выходом для меня было бы взойти на кафедру и метать оттуда гром и молнии:

«Каждый момент — уникален. Каждое мгновение может стать последним! Любите! Превозносите! Дарите! Делайте друг другу хорошее!»

И только гораздо позже я наконец стала признавать, что — все-таки совсем чуть-чуть — сержусь на Хели. Иногда. Особенно тогда, когда становится особенно больно.

И я достаточно рано стала задумываться о природе ярости. Я долго вынашивала подозрение на предмет того, что ярость, как правило, является прикрытием боли. Такой непомерно огромной, что слезами ее не излить, ибо не может быть этой боли облегчения.

Нередки случаи, когда непосредственно после смерти близкие усопшего начинают бурно ссориться. Возможно, потому, что в дело вмешивается ярость в качестве заместительницы боли, которую не желают или не могут прочувствовать?

В отличие от боли, от которой просто-напросто нет защиты, ярость предоставляет большее игровое пространство. Можно кричать. Ругаться. Писать злые письма. От этого становится хорошо. Это приносит временное облегчение.

Но на кого ярость изливать?

На усопшего? Нет, он неприкасаем. Он ничего, кроме любви, не заслужил. Любовь — вот связывающее звено между живыми и мертвыми. И эта связь слишком хрупка и нежна, чтобы ставить ее под удар. А кроме того, на мертвых не пристало гневаться. De mortius nihil nisi bene.[11]

На судьбу? Это пожалуйста. Удается всегда. Только вот у судьбы нет ни телефона, ни адреса. А ярости нужен конкретный адрес. Ей нужен противник. Судьба, немая и невидимая, на эту роль не годится.

Но ярость не прекращает поиски. И ее поиски увенчиваются успехом.

Неписаный закон: процесс подготовки к похоронам и утрясания вопросов, связанных с наследством, редко обходится без накладок и размоловок. Все члены семьи должны сообща и согласованно справиться с некой чрезвычайной ситуацией, которая перенапрягает каждого по отдельности. Ссоры запрограммированы. Боль, выступающая в одеянии гнева, вооружается лупой, чтобы изучить во всех подробностях каждое несоответствие. Проблема в том, что лупу легко превратить в увеличительное стекло для выжигания.

Можно кричать. Ругаться. Писать злые письма. От этого становится хорошо. Это приносит временное облегчение.

Не знаю ответа на вопрос: как группе скорбящих родственников сообща переживать боль утраты, которую каждый переживает по-разному и в своем темпе. Как сохранить добрые отношения в тяжелые времена, когда никто не способен облегчить ношу другому.

И в моем близком окружении ярость совершала гастрольную поездку. Были серьезные ссоры. Слезы. Упреки. Все было, кроме одного: виноватого.

Ты в этом уверена?

Спрашивает голос в моей голове.

Не потому ли ты до сих пор испытываешь угрызения совести из-за того, что обидела семью Хели?

«Милый голос, тебе прекрасно известно, что это произошло неумышленно».

Для извинения этого недостаточно. Ты раздала вещи Хели друзьям, не спросив согласия его родственников. Ты принесла урну с прахом Хели к себе домой. Тем самым ты лишила родителей Хели возможности скорбеть о нем так, как это испокон веков принято: на могиле, на кладбище. Ты ни разу не спросила их, как они себе представляют похороны Хели. И после этого тебе по-прежнему невдомек, почему они до сих пор с тобой не разговаривают? Неужели тебя все это удивляет?

«Нет, не удивляет. Ты знаешь, что мне более чем неприятно сознавать, до какой степени я была эгоистична после смерти моей семьи».