И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности - Эдвард Слингерленд (2014)

Поскольку древнекитайские философы отстаивали практическую модель совершенствования, они уделяли большое внимание тренировке телесного разума (через физическую активность, практику визуализации, музыку, ритуал и медитацию) и куда меньшее – абстрактному теоретизированию и изучению первых принципов. Хотя запоминание играло свою роль, ученики должны были знать классику наизусть еще в юном возрасте; конечной целью было умение применять эту информацию к реальной жизни, гибко и творчески. Конфуций однажды заметил: “Если знаешь наизусть все триста Песен, но не разбираешься в порученном тебе государственном деле и не можешь, посланный в чужие земли, самостоятельно вести переговоры, то какая польза в Песнях, пусть ты даже помнишь их так много?!” Заучивание классических текстов еще не делает человека благородным мужем (дамой): нужно усвоить это знание, сделать его частью своего телесного сознания. На этом основывалось обучение в древнем Китае. Целью было создать своего рода гибкое ноу-хау, проиллюстрированное эффективным взаимодействием с миром. Образование должно быть “аналоговым”, целостным и ориентированным на деятельность.

Михай Чиксентмихайи и его коллеги оказали нам неоценимую услугу, сосредоточив свое внимание на роли “потока”. Но следует признать, что качества, которые были приписаны “потоку”, зависят в меньшей степени от сложностей и препятствий, чем от погруженности в Единое. Несомненно, кое-кому в силу нрава проще достичь у-вэй, покоряя все более крутые склоны или заключая все более изящные сделки. У-вэй, однако, можно обрести и ухаживая за своим садом, прогуливаясь в приятной местности или дурачась со своим ребенком. Более того, лишь такая основанная на ценностях спонтанность приводит к дэ. Признание роли дэ в доверии и взаимодействии между людьми не только помогает понять, почему парадокс у-вэй вообще существует, но и дает новое понимание динамики человеческих отношений. Она объясняет, почему попытки казаться привлекательным делают вас непривлекательным, а старание выглядеть крутым смотрится нелепо.

Интересно представить, какими были бы интеллектуальные траектории Европы и Азии, если бы в Китае моисты либо другие рационалисты одержали верх над конфуцианцами или если бы на Западе стала доминировать более приземленная аристотелевская модель. У абстрактной, рационалистической стратегии есть свои преимущества. Она легла в основу западной науки, а та привела к технической и экономической революции, и поэтому европейские колонизаторы явились к берегам Китая, а не наоборот. Пугающе много чернил ученые пролили, споря, почему современная наука возникла на Западе{241}, а не в Китае, который на протяжении большей части истории был куда лучше развит в техническом отношении, чье население было многочисленнее и лучше образованно. Наверное, нет одной-единственной причины, но убедительно выглядит мысль, что важным фактором стало глубокое подозрение по отношению к абстрактному мышлению как самоцели и вытекающая отсюда неспособность предложить бестелесный, “инструментальный” подход к миру.

Несмотря на споры интеллектуалов об опасностях отчуждения, я поклонник науки. Я нахожу совершенно непривлекательным мир без антибиотиков, электричества, авиасообщения, водопровода и хирургии. Однако ирония в том, что научная рациональность в последние годы стала видеть неизбежные пределы абстрактного мышления, когда речь заходит о непосредственном жизненном опыте. У нас есть научные причины считать, что чистая логика (особенно когда мы говорим об отношениях человеческих существ или о выработке социальных навыков) очень полезна опосредованно, но ей нельзя доверять контроль. Поэтому более целостная древнекитайская модель совершенствования заслуживает того, чтобы ее заново открыли и пустили в дело.