Автобиография Твен Марк - Марк Твен (2014)

Был там один молодой парень, бойкий, но не особенно умный, нестерпимо приятный и сердечный, на свой лад. Он сказал, что его мать преподавала в школе в Эльмире, штат Нью-Йорк, где и он родился и вырос и где их семья продолжает проживать, и что мать будет очень рада узнать, что он обменялся со мной рукопожатием. «Она всегда о вас говорит. Мама очень вас почитает, хотя, по ее словам, из всех мальчиков, которые учились у нее в школе, вы доставляли ей больше всего хлопот».

«Что ж, – сказал я, – то были мои последние школьные дни, и благодаря долгой практике доставления хлопот к тому времени я достиг вершины, потому что мне исполнилось уже тридцать три года».

Это не произвело на него ни малейшего впечатления. Я даже думаю, что юноша не слышал моих слов – так горячо стремился рассказать мне все об этом. И тогда, чтобы пощадить и его, и себя, я сказал ему, что никогда не бывал в эльмирской школе, штат Нью-Йорк, даже с визитом и что его матушка, должно быть, ошибочно принимает меня за кого-то из Лэнгдонов – семейства, из которого происходит моя жена. Не важно – он и этого не услышал, а продолжал свой рассказ восторженно, в лицах, и потом удалился – рассказывать своей матери уж не знаю, что. Из меня он не выудил ничего, что можно было бы ей рассказать, потому что так ничего из моих слов и не услышал.

Подобные эпизоды прежде меня раздражали, много-много лет назад. Но сейчас – нет. Я стал старше. Если человек думает, что был со мной знаком когда-то, то единственное, что от него требуется, – пусть считает знакомство со мной честью. К тому же, как правило, я, несомненно, желаю вспомнить все, что он помнит, и еще прибавить то, что он позабыл.

Твичелл приехал в Нью-Йорк из Хартфорда, чтобы присутствовать на собрании, и, вернувшись домой, мы покурили и поболтали. И снова была упомянута та злосчастная бостонская речь, которую я произнес на обеде по случаю семидесятилетия Уиттьера. Джо спросил меня, не желаю ли я представить эту речь на рассмотрение в том самом вашингтонском клубе послезавтра, когда мы с полковником Харви будем в числе четырех гостей. И я сказал: «Нет». Я уже отказался от этой мысли – в самом деле. Потому что с тех пор я изучил ту речь пару раз и изменил свое представление о ней – изменил полностью. Я нахожу ее вопиюще вульгарной, грубой и неприличной – ну да ладно, мне незачем продолжать с деталями. Мне не нравится ни одна ее часть, от начала и до конца. Я нахожу ее оскорбительной и мерзкой. Чем я объясняю эту смену точки зрения? Не знаю. Не могу ее объяснить. Я заинтересованное лицо. Если бы я мог вылезти из своей шкуры и рассмотреть эту речь с точки зрения человека, не заинтересованного в ней лично, тогда, без сомнения, я мог бы проанализировать ее и объяснить, к своему удовлетворению, произошедшую перемену. Как бы то ни было, я движим инстинктом. Мой инстинкт подсказал первоначально, что это речь невинная и смешная. Тот же инстинкт, в холодном и беспристрастном состоянии, как суд в последней инстанции, сменил вердикт на противоположный. Я надеюсь, что последний вердикт сохранится[117]. Я не изымаю речь из автобиографии, поскольку полагаю, что сама эта смена мнения интересна вне зависимости от того, хороша речь или нет, а посему она здесь останется.

Твичелл привез с собой письмо, которое меня заинтересовало, и по мой просьбе оставил его у меня, с тем чтобы я вернул его, когда оно больше не понадобится. Это письмо от преподобного Чарлза Стоу, сына Гарриет Бичер-Стоу. Письму сейчас примерно два месяца – но за это время Джо протер его почти до дыр, зачитывая людям. То есть зачитывая людям один определенный пассаж. Он прочитал этот отрывок и мне, вот он: