За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Киддер Трейси (2015)

У ПВИЗ такой подход дает результаты. Могу представить, как Фармер отвечает, что ему плевать, последует ли кто-то его примеру. И подчеркивает, что все равно будет ходить по домам, потому как, утверждая, что семичасовая прогулка ради двух больных семей – это слишком долго, вы тем самым утверждаете, что их жизни значат меньше, чем чьи-то другие. А идея, будто одни жизни ценнее других, есть корень всего мирового зла. Мне кажется, Фармер “пускается в путь к больным” (как он сегодня выразился) отчасти еще и потому, что ему самому это необходимо, дабы не ослабевать. “По-настоящему живым я себя чувствую, когда помогаю людям”, – сказал он мне однажды в самолете. Свои надомные визиты он предпринимает регулярно и обычно без свидетелей-бланов, чтобы никто из Гарварда или ВОЗ не смотрел, как он стоит на коленях на земляном полу с фонендоскопом в ушах. По-моему, для него важно хотя бы иногда врачевать в безвестности и чувствовать, что лечит он людей в первую очередь потому, что верит: так надо.

А если делать как надо, тщета тебя не коснется. Почти все пациенты Фармера выздоравливают. Утешение получают все без исключения. Он же уносит с собой, помимо прочего, память об их лицах и их допотопных жилищах. Эта память придает ему энергии и страсти, помогает одолевать четверть миллиона миль в год, продумывать ходы, писать о здравоохранении. На мой взгляд, врачевание для него – главный источник силы. Суть его послания миру проста: этот человек болен, а я врач. Каждый потенциально способен это понять и проникнуться сопереживанием, потому что болезнь испытал на себе или видел каждый. Вряд ли большинству людей так уж трудно себе представить, каково это, когда нет ни врача, ни лекарства, ни надежды на помощь. Думаю, Фармер нащупал уязвимые точки в универсальных страхах, а также где-то в глубине неспокойной совести иных счастливчиков, слегка стыдящихся своего привилегированного положения (сам он определяет такое состояние ума как “амбивалентность”). Когда-то он говорил мне, что вся его собственная жизнь подчинена уходу от амбивалентности.

“Эти походы к больным – лучшее, что делает Пол, – считает Офелия. – Нужно верить, что малые поступки имеют значение, что они складываются в нечто большое”. Сегодня Фармер упоминал, что привлек людей к “долгой борьбе, обреченной на поражение”. Их количество впечатляет. Это священники и монахини, профессора и секретари, предприниматели и благочестивые дамы, крестьяне, такие как Ти Жан, а кроме того, десятки врачей и студентов-медиков, добровольно отправившихся работать в Канжи, в Сибирь, в трущобные районы Лимы. Кто-то из врачей и студентов трудится бесплатно, кому-то платят гораздо меньше, чем платили бы в других местах, кто-то сам добывает гранты, из которых получает зарплату. Однажды я слышал от Фармера, что он надеется дожить до того дня, когда одно его появление будет приносить пользу. По-моему, это время уже настало. Немало его начинаний теперь функционируют и без него – в Роксбери, в Томске, в Перу, а какую-то часть года и в Гаити тоже. И именно от него разошлись по миру новые, нетрадиционные представления о том, что возможно и что имеет смысл в области медицины и здравоохранения. Они все еще расходятся от него, словно рябь по глади пруда.

Каким образом один незаурядно талантливый человек заставляет весь мир к себе прислушаться? Полагаю, в случае Фармера ответ кроется в кажущемся безумии, в откровенной непрактичности доброй половины его занятий, включая пеший поход в Касс.

Нам еще предстоит обратный путь в “Занми Ласанте”. Когда мы наконец прощаемся с семьей Альканта, солнце уже садится. Над холмами, через которые мы сегодня перебирались, клубятся серые облака.

– Уходящее на запад солнце упрекает нас, – произносит Фармер.