Портрет Дориана Грея - Уайльд Оскар (2004)

Дориан, улыбаясь, подвинул экран на прежнее место перед портретом и прошел в свою спальню, где его уже ждал камердинер. Час спустя он был в опере, и лорд Генри опирался о спинку его кресла.

IX

На следующее утро, когда Дориан сидел за завтраком, в комнату вошел Бэзиль Холлуорд.

— Я так рад, что застал вас, Дориан, — сказал он серьезно. — Я заходил вчера вечером, но мне сказали, что вы уехали в оперу. Я, разумеется, знал, что это невозможно. Но я очень пожалел, что вы не оставили указаний, где вас можно было найти. Я провел отчаянную ночь, несколько опасаясь, что за одной трагедией последует другая. Вам бы следовало телеграфировать мне, как только вы узнали о случившемся. Я совершенно случайно прочел об этом в вечернем издании «The Globe», которое подвернулось мне под руку в клубе. Я сейчас же поехал сюда и ужасно беспокоился, не застав вас. Не могу выразить вам, как я потрясен происшедшим. Я знаю, как вы должны страдать. Но где же вы были? Вероятно, вы поехали туда и виделись с ее матерью? Я думал даже поехать вслед за вамп. В газетах был ее адрес — кажется, где-то на Юстон-Роде. Но я боялся быть лишним в горе, которое облегчить не в силах. Бедная женщина! В каком она, должно быть, состоянии! Притом же ведь это ее единственный ребенок! Что она говорила об этом?

— Дорогой Бэзиль, да откуда же я знаю? — пробормотал Дориан, с видом человека, которому сильно докучают, потягивая белое вино из хрупкого золоченого венецианского бокала с золотыми краями. — Я был в опере. Напрасно вы туда не приехали. Я в первый раз видел леди Гвендолин, сестру Гарри. Мы были у нее в ложе. Она прямо-таки обворожительна, а Патти пела божественно. Не говорите мне о неприятных вещах. Если не говорить о какой-нибудь вещи, то она как будто бы и не случалась. По словам Гарри, вещам дает реальность их словесное определение. Могу только заметить, что она не была единственным ребенком этой женщины. Есть еще сын; говорят, очень милый малый. Но он не актер. Он матрос или что-то такое. Теперь расскажите о себе и о том, что вы сейчас пишете.

— Вы были в опере? — медленно, с оттенком боли в голосе, проговорил Холлуорд. — Вы были в опере в то время, как Сибилла Вэн, мертвая, лежала в какой-то жалкой каморке? Вы можете говорить о том, как прелестны другие женщины и как божественно пела Патти, когда девушка, которую вы любили, еще не обрела себе вечного покоя в могиле! Друг мой, сколько еще предстоит ужасов ее маленькому бескровному телу!

— Довольно, Бэзиль! Я не хочу слышать об этом! — закричал Дориан, вскакивая на ноги. — Вы не должны говорить мне об этих вещах. Что свершилось — свершилось. Что прошло — то прошло.

— Вчерашний день вы называете прошлым?

— Причем тут реальный промежуток времени? Только ограниченным людям нужны целые годы, чтобы отделаться от потрясения. Человек, умеющий владеть собою, может положить конец горю так же легко, как изобрести новое наслаждение. Я не хочу быть рабом своих чувств. Я хочу ими пользоваться, радоваться им и управлять ими.

— Дориан, это ужасно! Вас что-то совершенно изменило. По внешности вы все тот же прелестный юноша, который, бывало, каждый день приходил в мою мастерскую и позировал мне для портрета. Но тогда вы были простым, естественным, нежным. Вы были самым нетронутым изо всех созданий. Теперь же я не знаю, что с вами стало. Вы говорите так, как будто в вас ни жалости, ни сердца. Это все влияние Гарри. Я это вижу.

Юноша покраснел и, подойдя к окну, выглянул в зеленый, шелестящий, обливаемый солнцем сад.

— Я многим обязан Гарри, Бэзиль, — проговорил он наконец, — гораздо больше, чем вам. Вы лишь научили меня быть тщеславным.

— Так вот я за это и наказан, Дориан, или когда-нибудь буду наказан.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, Бэзиль! — воскликнул он, оборачиваясь. — Я не знаю, чего вам надо. Чего вам надо от меня?

— Мне нужно того Дориана Грея, которого я писал, — сказал печально художник.