– Кто хочет горячего какао?

Пока он разводил на кухне огонь, меня трясло от холода.

Мы принялись за какао, и тут Аттикус посмотрел на меня с удивлением, а потом глаза у него стали строгие.

– Я, кажется, велел вам с Джимом стоять на месте и никуда не соваться, – сказал он.

– А мы не совались. Мы стояли…

– Тогда чье же это одеяло?

– Одеяло?!

– Да, мэм, одеяло. Это не наше.

Я оглядела себя. Оказывается, на плечах у меня коричневое шерстяное одеяло и я завернулась в него, как индианка.

– Аттикус, я ничего не знаю… я…

И я обернулась к Джиму. Но Джим удивился еще больше меня. Он сказал – кто его знает, откуда взялось это одеяло, мы все делали, как велел Аттикус, стояли у ворот Рэдли, под ногами ни у кого не вертелись, даже с места не сходили… тут Джим запнулся.

– Мистер Натан был на пожаре! – торопливо заговорил он. – Я видел, я видел, он тащил тот матрац… Аттикус, честное слово…

– Ничего, сын, – медленно усмехнулся Аттикус. – Видно, так ли, эдак ли, а весь Мейкомб вышел сегодня на улицу. По-моему, у нас в кладовой есть оберточная бумага, Джим. Достань ее, и мы…

– Нет, нет, сэр!

Джим, кажется, сошел с ума. Он начал выбалтывать подряд все наши секреты, он совсем не остерегался ни за себя, ни за меня, выложил все, как было, – и про дупло, и про штаны…

– …мистер Натан замазал дупло цементом, Аттикус, это он нарочно, чтоб мы больше ничего не находили… Аттикус, может, он и сумасшедший, только, честное слово, он нам ни разу ничего плохого не сделал, он тогда ночью мог отрезать мне голову напрочь, а он сидел и чинил мои штаны… он нам никогда ничего плохого не сделал!

– Тише, тише, сын.

Аттикус сказал это очень ласково, и я приободрилась. Он явно не понял ни слова из всего, что наболтал Джим, потому что сказал только:

– Ты прав. Оставим и это и одеяло при себе. Может быть, когда-нибудь Глазастик сможет сказать ему спасибо за то, что он не дал ей замерзнуть.

– Кому спасибо? – спросила я.

– Страшиле Рэдли. Ты так усердно смотрела на пожар, что и не заметила, как он закутал тебя одеялом.

Все во мне перевернулось, меня чуть не стошнило. Джим поднял одеяло и стал подкрадываться ко мне.

– Он потихоньку вышел из дому… из-за угла… и подошел вот так, тихо-тихо!

– Не увлекайся этим представлением, Джереми, – сухо сказал Аттикус.

Джим насупился.

– Да я и не собираюсь…

Но я видела, озорная искорка у него в глазах погасла: пришлось отказаться от новой выдумки.

– Эх, – сказал он мне, – если б ты оглянулась, ты бы его увидела!

В полдень нас разбудила Кэлпурния. Аттикус сказал – нечего нам сегодня ходить в школу, все равно ничему не научимся, раз ночь не спали. А Кэлпурния сказала – надо хоть немного прибрать во дворе.

Шляпа мисс Моди просвечивала сквозь ледяную корку, точно муха в янтаре, а садовые ножницы пришлось выкапывать из кучи замерзшей глины. Мисс Моди мы нашли у нее на задворках, она стояла и смотрела на померзшие, обугленные азалии.

– Мы принесли ваши вещи, мисс Моди, – сказал Джим. – Нам так жалко…

Мисс Моди обернулась, и по ее лицу скользнула тень прежней улыбки.

– Я всегда хотела, чтоб дом у меня был поменьше, Джим Финч. Зато сад будет большой. Подумай, теперь у меня будет больше места для азалий!

– Вы разве не огорчены, мисс Моди? – удивилась я. Аттикус говорил, у нее, кроме этого дома, и нет ничего.

– Огорчена? Что ты, детка, да я этот старый хлев терпеть не могла. Сама сколько раз хотела его поджечь, да только тогда меня посадили бы в сумасшедший дом.

– Но…

– Не беспокойся обо мне, Джин-Луиза Финч. Есть на свете способы выйти из положения, которых ты еще не знаешь. Вот теперь я построю себе маленький домик, пущу парочку постояльцев и… ей-богу, у меня будет лучший сад во всем штате! Вот увидите, почище этих знаменитых Биллингрейских!

Мы с Джимом переглянулись.