Американская трагедия - Теодор Драйзер (1925)

Занятый этими мыслями, он шел на запад по Ривер-стрит, потом свернул по какой-то улице на север; здесь всюду было множество различных предприятий: фабрики жестяных и плетеных изделий, ковров, большой завод пылесосов. Наконец он забрел в такие жалкие трущобы, каких не видал ни в Чикаго, ни в Канзас-Сити. Клайд был возмущен и подавлен этим зрелищем, — все здесь говорило о нищете, о грубости и жалком положении жителей, все казалось воплощением бедности и несчастья, — и поспешно повернул обратно. Он перешел по мосту через реку Могаук и сразу попал в совсем иную обстановку — в район таких же домов, какими он восхищался, прежде чем пойти на фабрику. А затем он вышел на ту красивую, обсаженную деревьями улицу, которой любовался утром: по одному ее виду ясно было, что именно здесь живет высшее общество Ликурга. Она была такая широкая, хорошо вымощенная, по обе ее стороны стояли такие великолепные дома. И Клайд вдруг ужасно заинтересовался населением этой улицы, так как ему пришло в голову, что скорее всего именно здесь живет его дядя. Почти все особняки были выдержаны в стиле лучших образцов французской, итальянской и английской архитектуры, но Клайд этого не понимал.

Он шел все дальше, глядя по сторонам, его поражали размеры и красота этих домов; он был глубоко взволнован видом такого богатства и спрашивал себя, где же именно живет его дядя. С каким чувством собственного превосходства выходит, должно быть, по утрам его двоюродный брат Гилберт из такого дома.

Перед одним из особняков он остановился. Вокруг были посажены деревья, проложены дорожки, разбиты клумбы для цветов, хотя цветов еще не было; в глубине двора стоял большой гараж; слева от дома виднелся фонтан и в центре его статуя — мальчик с лебедем в руках, а справа — группа, отлитая из чугуна: олень, преследуемый собаками. Клайд был восхищен и очарован спокойным благородством этого особняка, выстроенного в староанглийском стиле; мимо как раз проходил плохо одетый человек средних лет, по-видимому рабочий, и Клайд обратился к нему:

— Скажите, мистер, вы не знаете, кто здесь живет?

И прохожий ответил:

— Как не знать! Сэмюэл Грифитс; тот самый, у которого большая фабрика воротничков на том берегу…

И Клайд вздрогнул, точно его облили холодной водой. Дом дяди! Его особняк! Значит, это его автомобиль стоит перед гаражом, а через открытые ворота гаража виден еще другой.

И незрелую и, в сущности, слепую и темную душу Клайда вдруг охватило странное настроение, подобное тому, какое вызывают розы, блеск огней, духи и музыка. Какая красота! Какая роскошь! Никому из членов его собственной семьи и не снилось, что дядя живет так! Какое великолепие! А его родители так несчастны, так бедны, — они, конечно, и сейчас проповедуют где-нибудь на улицах Канзас-Сити или Денвера. Руководители миссии! И хотя ни один из этих богатых родственников, кроме сухаря-кузена (да и то только на фабрике), не потрудился повидаться с ним, хотя его с таким равнодушием назначили на самую черную работу, он все же повеселел и воспрянул духом. В конце концов, он ведь тоже Грифитс, двоюродный брат и родной племянник важных персон в Ликурге, и, как бы то ни было, теперь он начинает у них работать. И разве это не означает, что его ждет гораздо лучшее будущее, чем все, на что он мог надеяться до сих пор? Нужно только вспомнить, что значат Грифитсы здесь и что «значат» Грифитсы в Канзас-Сити или, скажем, в Денвере. Какой потрясающий контраст! Но это нужно скрывать как можно тщательнее. Клайд снова приуныл. Что, если здешние Грифитсы — его дядя, или двоюродный брат, или кто-нибудь из их друзей или служащих — станут наводить справки о его родителях и о его прошлом? Какой ужас! Эта история с убитым ребенком в Канзас-Сити! Жалкое существование родителей! Эста! И снова лицо его вытянулось, и мечты померкли. Вдруг они догадаются! Вдруг почувствуют!