Поющие в терновнике - Колин Маккалоу (1977)

Пальцы ее разжались; Дэн опустил глаза — там, где мать сжимала его руку, остались белые пятна и тонкие полумесяцы на коже — следы впившихся в нее ногтей. Мэгги запрокинула голову и засмеялась — громко, неудержимо, истерически, и казалось, никогда не смолкнет этот горький, язвительный смех.

— Прекрасно, просто не верится! — задыхаясь, выговорила она наконец, дрожащей рукой утерла навернувшиеся слезы. — Нет, какая насмешка! Пепел розы, сказал он в тот вечер, когда мы поехали к Водоему. И я не поняла, о чем он. Пепел, прах. Прах еси и во прах обратишься. Церкви принадлежишь и церкви отдан будешь. Великолепно, превосходно! Будь проклят Бог, гнусный, подлый Господь Бог! Злейший враг всех женщин, вот он кто! Мы стараемся что-то создать, а он только и знает что разрушать!

— Не надо, мама! Не надо, молчи! — рыданием вырвалось у Дэна.

Его ужасала боль матери, но он не понимал ни этой боли, ни того, что она говорит. Слезы текли по его лицу, сердце рвалось, вот уже и начинаешь приносить жертвы, да такие, что и во сне не снилось. Но хоть он и плачет о матери, даже ради нее не может он отказаться от жертвы. Он должен принести свой дар — и чем тяжелей его принести, тем дороже этот дар Господу.

Она заставила его плакать — впервые за всю его жизнь. И тотчас задавила в себе гнев и горе. Нет, это несправедливо — вымещать что-то на нем. Он такой, каким его сделали полученные гены. Или его Бог. Или Бог Ральфа. Он свет ее жизни, ее сын. Из-за матери он не должен страдать — никогда.

— Не плачь, Дэн, — зашептала Мэгги и погладила его руку, на которой краснели следы ее недавней гневной вспышки. — Извини, я не хотела так говорить. Просто ты меня ошарашил. Конечно, я рада за тебя, правда, рада. Как же иначе? Просто я этого не ждала. — Она слабо засмеялась. — Ты меня вдруг оглушил, будто камнем по голове.

Дэн смигнул слезы, неуверенно посмотрел на мать. С чего ему померещилось, будто он ее убил? Вот они, мамины глаза, такие же, как всегда, такие живые, столько в них любви. Крепкие молодые руки сына обхватили ее, обняли сильно и нежно.

— Ты правда не против, мама?

— Против? Может ли добрая католичка быть против, когда сын становится священником? Так не бывает! — Мэгги вскочила. — Брр! Как холодно стало! Поедем-ка домой.

Они приехали сюда не верхом, а на вездеходе; и теперь Дэн устроился на высоком сиденье за рулем, Мэгги села рядом. Прерывисто вздохнула, почти всхлипнула, отвела спутанные волосы, упавшие на глаза.

— Ты уже решил, куда поступишь?

— Наверное, в колледж святого Патрика. По крайней мере для начала. А потом уже вступлю в монашеский орден. Я хотел бы в орден Иисуса, но еще не совсем уверен, поэтому мне рано идти прямо к иезуитам.

Широко раскрытыми глазами смотрела Мэгги на рыжеватый луг за рябым от разбившейся мошкары ветровым стеклом ныряющей на ухабах машины.

— Я придумала кое-что получше, Дэн.

— Да? — Он сосредоточенно правил; дорога с годами становилась все хуже, и каждый раз поперек валились какие-нибудь стволы и колоды.

— Я пошлю тебя в Рим, к кардиналу де Брикассару. Помнишь его?

— Помню ли! Что за вопрос, мама! Я его, наверно, и за миллион лет не забыл бы. Для меня он — совершенство, идеал пастыря. Если бы мне стать таким, это будет счастье.

— Идеал — тот, чьи дела идеальны, — резко сказала Мэгги. — Но я могу вверить тебя его попечению, я знаю, ради меня он о тебе позаботится. Ты можешь поступить в семинарию в Риме.

— Ты серьезно, мама? Правда? — Радость на лице Дэна сменилась тревогой. — А денег хватит? Это обойдется гораздо дешевле, если я останусь в Австралии.

— По милости упомянутого кардинала де Брикассара у тебя всегда будет вполне достаточно денег, мой дорогой.

Они поравнялись с кухней, и Мэгги втолкнула сына в дверь.

— Поди скажи миссис Смит и остальным. Они будут в восторге.