Поющие в терновнике - Колин Маккалоу (1977)

— Я тоже, но кто-то показал мне тот номер. — Тут она заговорила громче, до ужаса жеманным мнимоаристократическим тоном: «Некая рыжеволосая восходящая звезда сцены, австралийка по происхождению, завязывает тесную дружбу с неким членом западногерманского кабинета министров».

— Они не могут знать, что мы давным-давно знакомы, — спокойно сказал Лион, вытянул ноги и уселся поудобнее.

Джастина одобрительным взглядом окинула его костюм — очень небрежный, очень итальянский. Да, Лион и сам отнюдь не отстает от европейской моды, и даже осмеливается носить сетчатые рубашки, позволяющие итальянцам выставлять напоказ густую поросль на груди.

— Вам совсем не следует ходить в костюмах при воротничке и галстуке, — неожиданно сказала она.

— Вот как? Почему?

— Ваш стиль явно — вольный, вот как сейчас: золотой медальон с цепочкой на волосатой груди. Когда вы в костюме, кажется, что у вас брюшко и никакой талии, а на самом деле ничего подобного.

Лион посмотрел на нее с удивлением, потом взгляд его стал настороженным — Джастина называла это «сосредоточенно вдумчивым взором».

— Первый случай, — сказал он.

— Первый случай чего?

— За семь лет, что мы знакомы, если вы и отзывались как-то о моей наружности, то разве что весьма неодобрительно.

— Да неужели? — Джастина, кажется, была пристыжена. — Нет-нет, я о вашей наружности довольно часто думаю, и притом безо всякого неодобрения. — И почему-то поспешно прибавила:

— Вроде того, к лицу ли вам костюм.

Он не ответил, только улыбался каким-то своим мыслям.

Эта поездка в машине оказалась последним мирным событием, потом пошли совсем беспокойные дни. Джастина побывала с Лионом у кардинала де Брикассара и кардинала ди Контини-Верчезе, а едва успела от них вернуться, лимузин, нанятый Лионом, доставил в их гостиницу всю компанию, приехавшую из Дрохеды. Джастина искоса следила, какое впечатление произведут на Лиона ее родные — приехали одни мужчины. До последней минуты Джастина была убеждена, что мать передумает и приедет в Рим, но напрасно искала ее глазами. То был жестокий удар, Джастина сама не понимала, за кого ей больнее — за себя или за Дэна. Но пока что — вот они, дядюшки, и, разумеется, она должна по-хозяйски их принять.

До чего же они робкие, стеснительные! И не поймешь, кто — который? С годами они становятся все неотличимой друг от друга. И в Риме они бросаются в глаза, как… ну, как истые австралийские фермеры, что приехали в Рим погостить. Все как один — в обычном наряде состоятельных землевладельцев, раз в кои веки собравшихся в город: коричневые высокие сапоги для верховой езды с резинками на боку, неопределенного цвета брюки, коричневые спортивные куртки из плотной ворсистой шерсти с разрезами на боках и со множеством кожаных нашлепок, белые рубашки, вязаные шерстяные галстуки, серые широкополые шляпы с плоской тульей. На улицах Сиднея в дни пасхальной выставки таким нарядом никого не удивишь, но в Риме в конце лета это редкостное зрелище.

И скажу от чистого сердца — слава Богу, что есть Лион! До чего же он с ними хорош. Никогда бы я не поверила, что кто-то сумеет «разговорить» Пэтси, а вот он сумел, спасибо ему. Болтают, как завзятые кумушки, и — где он умудрился раздобыть для дядюшек австралийское пиво? Все шестеро ему по душе, и, похоже, ему с ними интересно. Видно, все идет впрок специалисту по немецкой политике и промышленности. Непостижимо, человек такого склада и вдруг убежденный католик! Да, поистине ты загадочная личность. Ливень Мёрлинг Хартгейм. Друг Папы и кардиналов и притом друг Джастины О'Нил. До чего же я тебе сейчас благодарна, не будь ты таким уродом, я бы тебя расцеловала! Хороша бы я была тут, в Риме, со всеми дядюшками на руках и притом без Ливня! Очень правильное у тебя имя.