Джейн Эйр - Шарлотта Бронте (1847)

На стуле возле кровати оказались все мои вещи, чистые и сухие. Мое черное шелковое платье висело на стене. На нем уже не было пятен, оно было тщательно выглажено и имело вполне приличный вид. Даже мои башмаки были вычищены и чулки приведены в порядок. Я увидела также все нужное для умывания и гребень и щетку, чтобы причесаться. После утомительных усилий, отдыхая каждые пять минут, я, наконец, оделась. Платье висело на мне, так как я очень похудела, но я прикрыла его шалью и в прежнем опрятном и приличном виде (не осталось ни пятна, ни следа беспорядка, который я так ненавидела и который, как мне казалось, унижал меня), держась за перила, спустилась по каменной лестнице в узкий коридор и, наконец, добралась до кухни.

Она была полна ароматом свежеиспеченного хлеба и теплом живительного огня. Ханна пекла хлебы. Как известно, предрассудки труднее всего искоренить из сердца, почва которого никогда не была вспахана и оплодотворена образованием; они произрастают упорно, стойко, как плевелы среди камней. При первом знакомстве Ханна отнеслась ко мне недоброжелательно; затем она понемногу смягчилась; а теперь, увидав, что я вхожу опрятно и хорошо одетая, она даже улыбнулась.

– Как? Вы уже встали? – заметила она. – Так вам, значит, лучше? Если хотите, садитесь в мое кресло возле очага.

Ханна указала на качалку; я села в нее. Она продолжала хлопотать, то и дело поглядывая на меня уголком глаза. Вынув хлебы из печи и повернувшись ко мне, она вдруг спросила меня в упор:

– А вам приходилось просить милостыню до того, как вы пришли к нам?

На миг во мне вспыхнуло негодование; но, вспомнив, что мне не за что обижаться и что я в самом деле явилась сюда как нищая, я ответила спокойно и твердо:

– Вы ошибаетесь, принимая меня за попрошайку. Я не нищая; не больше, чем вы и ваши молодые хозяйки.

Помолчав, она сказала:

– Этого я никак в толк не возьму, – ведь у вас нет ни дома, ни денег?

– Отсутствие дома или денег еще не означает нищенства в вашем смысле слова.

– Вы из ученых? – спросила она вслед за этим.

– Да.

– Но вы никогда не были в пансионе?

– Я была в пансионе восемь лет.

Она широко раскрыла глаза.

– Так почему же вы не можете заработать себе на хлеб?

– Я зарабатывала и, надеюсь, опять буду зарабатывать. Что вы собираетесь делать с этим крыжовником? – спросила я, когда она принесла корзину с ягодами.

– Положу в пироги.

– Дайте мне, я почищу.

– Нет, я не позволю вам ничего делать.

– Но я должна же что-нибудь делать; дайте.

Ханна согласилась и даже принесла чистое полотенце, чтобы прикрыть мое платье.

– Не то испачкаетесь, – пояснила она. – Вы не привыкли к грязной работе, я вижу это по вашим рукам. Может быть, вы были портнихой?

– Нет, вы ошибаетесь. Да и не все ли равно, чем я была, пусть вас это не беспокоит. Скажите лучше, как называется эта усадьба?

– Одни называют ее Марш-Энд, другие – Мурхауз.

– А джентльмена, который здесь живет, зовут мистер Сент-Джон?

– Нет, он не живет здесь; он только гостит у нас. А живет он в своем приходе в Мортоне.

– Это деревушка в нескольких милях отсюда?

– Ну да.

– Кто же он?

– Он пастор.

Я вспомнила ответ старой экономки из церковного дома, когда я выразила желание повидать священника.

– Так, значит, это дом его отца?

– Ну да; старый мистер Риверс жил здесь, и его отец, и дед, и прадед.

– Значит, имя этого джентльмена – мистер Сент-Джон Риверс?

– Сент-Джон – это его имя, а Риверс фамилия.

– А его сестер зовут Диана и Мери Риверс?

– Да.

– Их отец умер?

– Умер три недели назад от удара.

– Матери у них нет?

– Хозяйка умерла ровно год назад.

– Вы долго прожили в этой семье?

– Я живу здесь тридцать лет. Всех троих вынянчила.