Закон успеха - Хилл Наполеон

И вот после уроков мы с братом шли домой, но не играть. Надо было помогать матери, которая с каждым днем все больше чахла под бременем, которое для нее оказалось слиш­ком тяжелым. Не дни, но годы мы с братом вставали серыми холодными зимними утрами, когда так манит теплая по­стель, и просеивали пепел в поисках одного-двух кусков несгоревшего угля, зажигали то, что находили, чтобы согреть комнату. Затем мы ставили на стол скудный завтрак, шли в школу, а сразу после уроков мыли посуду, подметали и нати­рали полы. Мы жили в доме на три семьи, а это значило, что каждую третью неделю нам приходилось мыть всю лестницу от первого этажа до третьего, и не только лестницу, но и крыльцо и тротуар снаружи. Труднее всего было последнее: мы делали это по субботам, и с соседних участков доноси­лись голоса мальчиков и удары биты о мяч.

Вечерами, когда другие мальчики сидели у лампы и го­товили уроки, мы с корзиной обходили соседние участки в поисках угля и дров; у в голове у нас было только одно: может быть, сосед, которому сегодня привезли уголь, не все куски подобрал!

Я ничего об этом не знаю! Правда ли это?

В десять лет я получил свою первую работу — мыл окна в соседней пекарне за пятьдесят центов в неделю. Через две недели мне разрешили после уроков продавать за прилав­ком хлеб и булки — за доллар в неделю: я подавал свежеис­печенные булочки и теплый, восхитительно пахнущий хлеб, а у самого в этот день во рту куска не было!

Утром по субботам я сортировал еженедельную газету, а потом продавал ее на улицах. За день работы это давало еще шестьдесят-семьдесят центов.

Я жил в Бруклине, а тогда до Кони-Айленда добирались в конных экипажах. Возле нашего дома кареты останавли­вались, чтобы напоить лошадей. Мужчины выпрыгивали и тоже пили, а у женщин не было возможности утолить жаж­ду. Заметив это, я взял ведро, наполнил его водой со льдом, и со стаканом встречал по субботам и воскресеньям экипажи. Стакан воды я продавал за цент. А когда началась конкурен­ция — а она началась почти немедленно, потому что соседние мальчишки увидели, что за воскресенье я зарабатываю до трех долларов, — я выжимал в ведро один-два лимона, моя вода становилась «лимонадом», стакан стоил уже два цента, а за воскресенье я мог заработать пять долларов.

Затем я по вечерам начал работать репортером, днем рас­сыльным, а по ночам изучал стенографию.

Моя корреспондентка говорит, что ей приходится содер­жать семью из мужа и ребенка на восемьсот долларов в год и я не могу знать, что это значит. Я содержал семью из трех человек на шесть долларов и двадцать пять центов в неделю — менее половины ее годового дохода. Когда мы вдвоем с братом сумели заработать за год восемьсот долла­ров, мы почувствовали себя богатыми!

Я впервые подробно рассказываю об этом в печати, что­бы вы из первых рук узнали, что издатель «Женского жур­нала» не пишет теоретические статьи об экономии и по­вседневной борьбе за жизнь с небольшим доходом. На до­роге бедности нет ни одного шага, ни одного дюйма, кото­рый я не испытал бы на себе. Испытав каждую мысль, каждое чувство и каждую трудность, выпадающие на долю тех, кто идет этой дорогой, я сегодня говорю, что радуюсь с каждым мальчиком, проходящим через тот же опыт.

Я не забыл боль и лишения, связанные с такой борьбой. Я не хочу забыть ничего, что означали для меня эти годы тяжелой борьбы. Я знаю, что значит заработать — не дол­лар, а два цента. Знаю ценность денег, и никаким другим способом я бы не мог этого узнать. Ничто не подготовило бы меня к жизни лучше. Я не мог бы иначе понять, что значит пережить день без единого цента в кармане, без кус­ка хлеба на кухне, без единого полена дров — когда нечего есть; каково быть голодным девяти-десятилетним мальчи­ком, с болезненной, упавшей духом матерью.

Я ничего об этом не знаю! Так ли?