Укридж - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2011)

А происходившее там достигло той степени напряжения, когда зрители теряют контроль над собой, когда сильные мужчины вскакивают на свои сиденья, а слабые мужчины вопят: «Да сядьте же!» Воздух просто потрескивал от электрического напряжения, которое предшествует нокауту.

И вот он — нокаут! Но не Ллойд Томас нанес завершающий штрих. Черпнув из таинственного запаса жизненных сил, Уилберфорс Билсон, гордость Бермундси, который за секунду до этого кренился под наскоками своего противника, как лишившийся мачт корабль под натиском урагана, выдал тот последний удар, который выигрывает сражения. Снизу вверх, стремительный, прямо в цель, потрясающий чудотворный апперкот, неотвратимый и финальный. Он явился последней соломинкой. Любимый сын Лланиндино стойко вынес бы что угодно другое, поскольку обладал дубовостью, не чувствительной ни к чему, слабее динамита. Но это был нокаут, не оставлявший места для возражений или уверток. Ллойд Томас повернулся на триста шестьдесят градусов, уронил руки и медленно опустился на пол.

Зрители испустили единый ошеломленный вопль, и наступила благоговейная тишина. И в этой тишине голос Укриджа снова сказал мне на ухо:

— Послушай, малышок, этот подлюга Превин смылся со всей выручкой до последнего пенни!

Маленькая гостиная номера седьмого, Карлеон-стрит, была исполнена безмолвием и создавала впечатление полутьмы. Последнее объяснялось избытком Укриджа, который принимает безжалостные удары Судьбы так близко к сердцу, что при каждой новой ее подножке его мрачное уныние обволакивает помещение, как черный туман. Несколько минут после нашего возвращения из «Зала старых друзей» царило гнетущее молчание. На тему мистера Превина свой лексикон Укридж истощил, ну а мне эта катастрофа представлялась столь сокрушительной, что слова сочувствия прозвучали бы насмешкой.

— И еще одно, о чем я только сейчас вспомнил, — глухо произнес Укридж, заерзав на своем диване.

— Так что же? — спросил я с участием врача у постели больного.

— Этот типчик Томас. Он ведь должен получить еще двадцать фунтов.

— Но не потребует же он их теперь?

— Еще как потребует! — угрюмо сказал Укридж. — Хотя, черт подери, — продолжал он с внезапным оптимизмом, — он же не знает, где я. Совсем упустил это из вида. К счастью, мы смылись оттуда прежде, чем он успел в меня вцепиться.

— А ты не думаешь, что Превин, когда договаривался с его менеджером, мог упомянуть, где ты остановился?

— Навряд ли. С какой стати? Какая у него могла быть причина?

— К вам джентльмен, сэр, — проворковала в дверях дама преклонных лет.

И джентльмен вошел. Тот самый человек, который заглянул в раздевалку сообщить, что Томас уже на ринге, и, хотя тогда мы не были официально представлены друг другу, я и без слабого укриджского стона понял, кто он.

— Мистер Превин? — сказал вошедший. Энергичный человек, экономящий время и в поведении, и в словах.

— Его здесь нет.

— Сойдете и вы. Как его партнер. Я пришел за двадцатью фунтами.

Наступило тягостное молчание.

— Нет их, — наконец сообщил Укридж.

— Чего нет?

— Денег, черт подери. И Превина тоже. Он сбежал.

Глаза его собеседника стали жесткими. Как ни тускло было освещение, его вполне хватило, чтобы осветить выражение его лица. И выражение это было отнюдь не привлекательным.

— Ничего не выйдет, — сказал он металлическим голосом.

— Но, мой милый старый конь…

— Со мной этот номер не пройдет. Я требую мои деньги или позову полицейского. Вот так!

— Но, малышок, будьте разумны…

— Надо было взять их сразу. Моя ошибка. Однако еще не поздно. Выкладывайте!

— Но говорят же вам, Превин сбежал!

— Совершенно верно, он сбежал, — поддержал я из самых лучших побуждений.

— Оно так, мистер, — донесся голос от двери. — Я его повстречал, когда он давал деру.