– Не уйдут, – покачал головой Макарыч, показывая в левую сторону, где из перелеска выскочили с десяток казаков и начали с посвистом заходить на беглецов.

– Порубят в капусту теперяча, – подтвердил Егор. – Это-то они могут, чё бягущих-то не рубить, весело ведь, не то что избы как следует в селе поглядеть.

Через несколько минут в село вступил казачий десяток, ведя за собой на арканах троих пленных.

Урядник подскочил к Лёшке и, молодцевато спешившись с коня, покрутил свои обвисшие усы.

– Ну чё, пяхота, видели, как мы всех этих порубали, покуда вы телились тут?

Лёшка поднял глаза от лежащего на земле Ефимки, к шеи которого Ваня Кнопка приставлял голову, и его глаза налились кровью.

– Ну что, ушла турка с валашского селения, можно туда вступать пяхоте и не бояться, да, курва?! – и схватил его за грудки.

– Да ты что хватаешься-то, стервец! – заорал было урядник, пытаясь освободить захват.

Казаки тут же выхватили шашки, готовясь их пустить в ход, и сразу же их опустили – в глаза каждого из них смотрело по три ружейных ствола, а как стреляют егеря, уж они-то прекрасно знали.

Лёшка перехватил руку урядника в запястье, подвернул её немного в районе кистевого сустава, и, сорвав со своей груди другую, перехватил его за шею, и наклонил голову к земле.

– На, смотри, гадёныш, смотри на русскую кровь! Это по твоей вине, шкура, этот солдатик тут сгинул. Красуешься, курва, весело воевать хочешь, а из-за твоей дури православные люди гибнут! Этому тебя батька в станице учил, этому, да?! – орал в бешенстве Лёшка.

Казаки вложили шашки в ножны и спешились.

– Прости Платошку, сержант, все мы с ним виноваты тут. Прощения просим, православные, перед вами, – гудел самый старый дородный казак с кривым шрамом через всё лицо. – Мы тут прошлись давеча, в крайние дома заскочили, и с этой и с той стороны улицы, тихо ведь всё было, спокойно тут. А нам дальше нужно было скакать дозором, всю опушку проверить, вот мы и повелись на басурманскую хитрость. Кто ж знал, что они тут так запрячутся удачно. Простите Христа ради! – винился казак.

– Тихо тут было, спокойно, повелись на хитрость, – пробурчал, повторяя только что сказанное, Лёшка и расслабил хватку на уряднике.

Тот высвободился и, отшагнув назад, растирал запястье и шею.

– Может, подраться хочешь, станичник, а то пошли? – как-то спокойно, тусклым тоном предложил ему Лёшка и кивнул в сторону двора.

Тот оглянулся на своих, покачал головой и снял с головы папаху.

– Виноват я, что уж тут говорить. Простите, братцы.

Ефима похоронили на местном православном кладбище, казаки сами вырыли могилу и помолились вместе с егерями о душе погибшего. Рядом с ним в общую могилу положили и семью селян, вырезанную вместе с малыми детьми и стариками.

Пленные, допрошенные Егоровым, показали, что большой турецкий начальник, оставляя здесь заслон из их потрёпанной в предыдущих боях орты, всех остальных селян угнал с собой в сторону Бухареста. А их офицер, тот самый, которого застрелил Егор, решил взять русских хитростью, спрятав всех своих людей в самой середине села и ударив по передовому отряду уже в спину.

С казаками это сработало, они проверили самые крайние дома и ускакали по дороге дальше. Бить по ним турки не стали, посчитав цель слишком ничтожной, да и риск был, что кто-нибудь из всадников может вырваться из западни и вызвать потом подмогу.