Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

Жили некогда две женщины, дружили с детства, пока между ними не встал мужчина – слабое пустое существо, недостойное ни одной из них. Женщины часто влюбляются в посредственностей, иначе мы не сталкивались бы с проблемой перенаселения.

Соперничество пробудило в них худшие черты. Ошибочно думать, будто любовь всегда поднимает нас над миром, бывает и наоборот. И завязалась борьба за обладание трофеем, который вряд ли того заслуживал. Наверное, проигравшей стоило бы отступиться, в глубине души утешая себя тем, что соперница была нечестна. Увы, в подругах бушевали страсти, и свадьба завершила лишь первый акт драмы.

Чем закончился второй, нетрудно предугадать. Лишь предвкушение сладкой мести не позволило обманутой жене подать на развод.

В третьем акте, спустя восемнадцать месяцев, неверный муж умирает – хоть какое-то развитие для этого вялого персонажа. С самого начала пьесы его роль была крайне шаткой; впрочем, и он заслужил зрительскую жалость, пусть и разбавленную иронией. Большинство жизненных драм под определенным углом зрения предстают фарсом или трагедией. Актеры играют трагедию, не сознавая порой, что выходит фарс.

И вот порок наказан, добродетель торжествует, и пьесу пора списать в утиль как образчик расхожей морали, если бы не четвертый акт, в котором покинутая жена приходит к некогда обманутой ею подруге, просит – и получает – прощение. Как ни странно, они не забыли былой дружбы. Две одинокие души решают жить вместе. И те, кому довелось знать их в поздние годы, в один голос уверяют, что им редко приходится наблюдать такую гармонию, доброту и великодушие, которые являли собой эти две женщины.

Я не стану убеждать вас, что подобные драмы встречаются сплошь и рядом, но иной раз мы склонны верить и более неправдоподобным историям. Знаю одно: иногда мужчине лучше без женщины, а женщине – без мужчины.

© Перевод М. Клеветенко

О нашем величии

В мои ранние журналистские годы знавал я одного старого француза, давно осевшего в Англии. Когда-то он поведал мне свою теорию о будущем человечества. Ныне я склонен отнестись к ней с большим вниманием, чем отнесся тогда.

Этому проворному быстроглазому человечку рай представлялся не праздной страной лотофагов. Мы строим рай на камнях наших желаний: рыжебородому скандинаву – поверженного врага и чашу; искушенному греку – рощу оживших статуй; индейцу – богатые дичью охотничьи угодья; турку – гарем; иудею – новый Иерусалим с мостовыми, мощенными золотом; остальным – все, на что способно их воображение.

В детстве мало что наводило на меня больший страх, чем картины райского блаженства, живописуемые близкими, – несомненно, из лучших побуждений. Мне внушали, что если я стану послушным и опрятным и не буду дразнить кошку, то после смерти попаду туда, где мне предстоит вечно пребывать в праздности, распевая гимны. (Нашли чем прельстить здорового подвижного ребенка!) В раю нет ни завтраков, ни обедов, ни полдников, ни ужинов. Впрочем, одна пожилая дама утешила меня, намекнув, что порой однообразие будет нарушено небольшой порцией манны, однако робкие предложения о замене манны на пончики или коржики были с негодованием отвергнуты. Школ там нет, однако это не компенсирует отсутствия крикета и лапты. А перила небесных лестниц не предназначены для того, чтобы по ним съезжать. Единственным занятием, которым мне предлагалось отдавать свои досуги, было пение.

– С самого утра? – уточнял я.

– Там нет утра, – отвечали мне, – как нет ни вечера, ни ночи – один бесконечный день.

– И я буду петь, не закрывая рта?

– От счастья звуки сами будут рваться у тебя из груди.

– А если я устану?

– Ты никогда не устанешь. В раю не хочется ни спать, ни есть, ни пить.

– И так без конца?

– Вечно и неизменно.

– А через миллион лет?

– И через миллион, и еще через миллион, и еще – блаженству никогда не прерваться!