Замок Бландинг - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2012)

Именно в этом клубе нет и не было музыки, тем более – во время еды. Седоусые финансисты тревожно взглянули на лысых политиков, словно спрашивая, что же делать. Лысые политики, в свою очередь, посмотрели на финансистов, давая понять, что не знают.

– Сви-и-и-и-оу-оу… – пел лорд Эмсворт, пока не увидел часы. Стрелки показывали без двадцати два.

Он вскочил. Лучший поезд в Маркет-Бландинг отходил с Паддингтонского вокзала в два часа ноль-ноль минут. Следующий был в пять.

Думал он редко, но, если думал, тут же что-нибудь делал. Через минуту он поспешал по ковру к дверям.

Шепча колдовские слоги, он забрал в гардеробной шляпу и прыгнул в кеб. Шептал он и в поезде, шептал бы и на станции, если бы, как всегда, не заснул через десять минут.

Проснувшись, он (тоже как всегда) стал гадать, где он и, собственно, кто он такой. Память вскоре вернулась – но не вся. Титул, фамилию, имя он вспомнил; вспомнил и то, что едет домой из Лондона, – а вот ключевое слово, любезное всякой свинье, он забыл.

Леди Констанс Кибл выражала словами, а при дворецком Бидже – телепатией, что ее брат Кларенс вел себя в Лондоне как нельзя глупее.

Прежде всего незачем было угощать Белфорда; не сказать же точно и прямо, что у Анджелы денег нет и не будет еще четыре года, мог только слабоумный. Леди Констанс знала с детства, что у ее брата не больше разума, чем…

Тут появился Бидж, и она замолчала.

Такие разговоры неприятны чувствительным людям, и граф убежал, как только смог. Он пил портвейн в библиотеке, стараясь припомнить слово, которое унес у него коварный сон.

– Сви-и-и…

Да, именно так – но дальше? Как ни слаба была его память, он знал, что главное там. Это – лишь заставка, увертюра.

Допив свое вино, он встал. Летняя ночь звала его, как среброголосый свинарь зовет свинью. Чтобы подтолкнуть измученный разум, граф спустился вниз, взял из тайного места непристойную шляпу, которую могла бы сжечь сестра, и медленно вышел в сад.

Когда он растерянно бродил по той его части, которая прилегала к задней стене замка, перед ним, в слабом свете, замаячило что-то вроде духа луны. Так назвал бы это видение беспристрастный судья; но лорд Эмсворт беспристрастным не был. Победная поступь цивилизации одарила современных племянниц словарем и интонациями, которых не знали их бабушки. Лорд Эмсворт предпочел бы встретить бабушку Анджелы.

– Это ты? – нервно спросил он.

– Да.

– Я тебя не видел за обедом.

– Какие обеды! Я не могу есть.

– Точно то же самое с ней! – оживился лорд Эмсворт. – Белфорд сказал…

Тут оживилась и Анджела.

– Вы его видели? Что он говорил?

– Никак не могу вспомнить. Вроде бы «свинья», но…

– Нет, не о вас, потом. Он не собирается приехать?

– Вроде бы нет.

– Вы не слушали. У вас вообще такая привычка, дядя Кларенс. Просто сил нет! Вот за это вас и не любят. А про меня он не говорил?

– Да-да, кажется!

– Что же именно?

– Не помню.

В темноте что-то щелкнуло (то были зубы), потом раздался крик. Становилось ясно, что почтение, которое обычно испытывают к дяде, приближалось к нулю.

– Пожалуйста, не надо! – сказал лорд Эмсворт.

– Чего не надо?

– Таких… звуков.

– Какие хочу, такие делаю. Сами знаете, что вы мокрица.

– Кто?

– Мокрица, – холодно сказала она. – Это очень низкое существо. Не какой-нибудь приличный слизняк, вроде этих, садовых, а самое что ни на есть мерзкое…

– Ты бы лучше зашла в дом, – сказал лорд Эмсворт. – Тут прохладно.

– Не зайду. Я думаю о Джимми. А вы зачем вышли?

– Я тоже думаю. Императрица два дня не ест, а твой Белфорд сказал, что надо ее позвать. Мало того, он меня научил – но я никак не вспомню…

– Поразительно! И у вас хватило духу спрашивать Джимми про свиней, это после всего!

– Но я…

– Вот что: если вспомните и она поест, вам будет стыдно.