Властелин колец - Толкин Джон Роналд Руэл

Мы хотели ехать от Изенгарда степным путем в Эдорас, да передумали. К Хельмовой Крепи отправили гонцов, оповестить о завтрашнем прибытии конунга и созвать ополчение: на Дунхерг пойдем горными тропами. Отныне в открытую – ночью или днем, все равно, – велено будет ездить по двое, по трое.

– То от тебя слова не допросишься, то получай дюжину, – сказал Мерри. – Я ведь только и спросил, долго ли до ночлега? Почем мне знать, что это за Хельмова Крепь и разные Эдорасы? Я, может, чужестранец!

– Так разузнай, коли хочешь что-нибудь понять! А меня больше не тереби, не мешай мне думать.

– Ладно, ладно: сядем у костра, и я пристану к Бродяжнику, он не такой гневливый. Скажи только, чего ради нам таиться, разве мы не выиграли битву?

– Оттого и таиться, что выиграли: победили мы покамест на свою голову. Изенгард напрямую связан с Мордором – ума не приложу, как они обменивались вестями, а ведь обменивались! Сейчас Око Барад-Дура вперится в Колдовскую логовину и зарыщет по Ристании. Чем меньше оно увидит, тем лучше.

* * *

Дорога вилась по долине, то дальше, то ближе слышалось клокотанье Изена. Ночная тень наползала с гор. Туманы развеялись, подул холодный ветер. Бледная полная луна блистала на востоке. Горная цепь справа стала чередой голых холмов. Широкая серая гладь открывалась перед ними.

Наконец повернули коней с дороги налево, на мягкий и упругий травяной ковер, и через милю-другую наехали на лощину за округлым зеленым подножием Дол-Брана, последней горы Мглистого хребта, густо поросшей вереском. Скаты лощины устилал прошлогодний папоротник, сквозь настил из сырой пахучей земли пробивались плотные, крученые молодые побеги. По краям тянулись сплошные заросли боярышника. Примерно за час до полуночи путники спешились и развели костер в ямине под корнями раскидистого куста, большого, как дерево, старого и корявого, однако все ветви его были в набухших почках.

Выставили пару часовых, остальные поужинали, укутались в плащи и одеяла и мигом уснули. Хоббиты приютились в уголку на груде папоротниковой листвы. У Мерри слипались глаза, но Пину почему-то не спалось. Он вертелся с боку на бок, шурша и хрустя подстилкой.

– В чем дело? – спросил Мерри. – На муравейник улегся?

– Да нет, – сказал Пин. – Просто неудобно. Вспоминаю, сколько я уже не спал в постели.

Мерри сладко зевнул.

– Сочти на пальцах! – сонно сказал он. – Чего мудрить-то, от Лориэна и не спал.

– Да, как же! – хмыкнул Пин. – В настоящей постели, в спальне.

– Тогда от Раздола, – сказал Мерри. – А я сегодня и на иголках заснул бы.

– Тебе-то хорошо, Мерри, – тихо сказал Пин, помолчав. – Ты с Гэндальфом ехал.

– Ну и что?

– Ты у него что-нибудь узнал, вытянул из него? Или не удалось?

– Вытянул – куда больше обычного. Но ты же все слышал: ехали рядом и говорили мы громко. Ладно уж, поезжай ты с ним завтра, ежели думаешь больше выспросить – и если он согласится.

– Да? Можно? Вот здорово! А он такой же скрытник? Ничуть не изменился!

– Очень даже изменился! – сказал Мерри, приочнувшись от дремы и не понимая, почему другу неймется. – Правда, это объяснить трудно. По-моему, он стал и добрее, и жестче, и веселее, и суровее. Словом, другой он стал, но вроде и не совсем другой – пока не разберешь. Ты вспомни, чем кончилось с Саруманом! Саруман-то раньше был главнее Гэндальфа в ихнем каком-то Совете, не знаю уж, что это за Совет. Он был Саруман Белый. А теперь Белый – Гэндальф. Саруману велено было вернуться – он и вернулся, и жезл его тю-тю; велели убираться – он и уполз на карачках!