Однако эти единичные выплески, вероятно, не являлись фундаментальной частью его мышления, и, несмотря на неистовство отшельника, он стремился к общественной жизни. Подобно большинству людей-интровертов, изолированный, замкнутый в себе, он переживал острую ностальгию по общению. Тем, кто спрашивал, как он может жить в обществе с этой его исключительностью, он отвечал, что только человек, который понял собственную «неповторимость и уникальность», может иметь какие-то отношения с другими людьми. Индивиду необходима помощь и друзья; например, если он пишет книги, ему нужны читатели. Он объединяется с другими людьми, для того чтобы умножить свою силу и более полно самовыразиться посредством их общей силы, чем они все могли бы сделать это в изоляции. «Если у тебя есть еще несколько миллионов за спиной, способных защитить тебя, вместе вы станете великой силой и с легкостью добьетесь победы», но при одном условии: эти отношения с другими должны быть свободными, совершаемыми по свободной воле, и их всегда можно было разорвать. Штирнер различает общество уже установившееся, которое ограничивает, и объединение, которое является проявлением собственной воли. «Общество использует вас, но вы используете объединения». Необходимо признать, что объединение подразумевает жертву, накладывает ограничение на свободу, но эта жертва приносится не для общественной пользы: «Меня приводит туда мой личный интерес».

Штирнер занимался современными ему проблемами, особенно когда рассматривал вопрос о политических партиях, в частности о коммунистах. Он сурово критиковал конформизм партий: «Человек должен следовать установкам своей партии везде и повсюду, полностью одобряя и защищая ее основные принципы». «Члены партии... склоняются перед ее малейшими желаниями». Программа партии должна «быть для них очевидна, свободна от вопросов... Человек должен принадлежать партии телом и душой... Любой переходящий из одной партии в другую немедленно воспринимается как ренегат». По мнению Штирнера, монолитная партия перестает быть объединением, оставляя от него лишь мертвую оболочку. Он отвергал подобную партию, но не оставлял надежду присоединиться к политическому объединению: «Я всегда найду достаточное количество людей, которые захотят объединиться со мной без того чтобы приносить мне присягу под знаменем». Он чувствовал, что смог бы вступить в партию только в том случае, если «в ней нет ничего обязательного», и единственным его условием была уверенность в том, что «он не позволит партии подмять себя». «Партия — это всего лишь то, в чем участвует человек». «Он свободно вступает в объединение и точно таким же образом может забрать назад свою свободу».

В аргументации Штирнера есть только одна слабость, хотя в той или иной мере она присуща всем его трудам: его концепция единства индивидуума не только «эгоистична», выгодна для «эго», но ценна также и для коллективности. Объединение людей плодотворно только тогда, когда оно не разрушает индивидуума, но, наоборот, развивает инициативу и творческую энергию. Разве сила партии не является суммой сил всех индивидуумов, которые ее составляют? Этот пробел в его аргументации обязан своим происхождением тому факту, что штирнеровский синтез индивида и общества остался незавершенным. В наследии этого бунтаря столкновение общественного и антиобщественного не всегда разрешается. Социальные анархисты были вынуждены совершенно обоснованно упрекать его за это.