Темная Башня - Кинг Стивен (2004)

Джейк оросил мочой одну из выложенных плиткой стен. В швы между квадратами кафеля въелась какая-то зеленоватая грязь. Джейк также прислушался, нет ли погони, и его усилия не пропали даром. Кто его преследовал? В каком количестве? Роланд, наверное, смог бы ответить на эти вопросы, Джейк — нет. Если судить по разносящемуся по коридору эху — следом бежал целый полк.

И когда Джейк Чеймберз стряхивал последние капли, до него дошло, что отцу Каллагэну более никогда такого не сделать, он уже не улыбнется ему, Джейку, не наставит на него палец, не перекрестится перед едой. Потому что его убили. Отняли у него жизнь. Остановили дыхание и пульс. И если не считать снов, отец Каллагэн покинул эту историю. Джейк заплакал. И, как и улыбка, слезы вновь превратили его в ребенка. Ыш, которому не терпелось следовать за запахом Сюзанны, повернулся, посмотрел на Джейка, на его мордочке определенно читалась озабоченность.

— Все нормально. — Джейк застегнул ширинку, потом вытер слезы тыльной стороной ладони. Да только о нормальности не могло быть и речи. Его переполняли печаль, злость, страх перед «низшими людьми», которые неумолимо настигали его, раз уж он стоял на месте. Теперь, когда адреналин постепенно выводился из крови, Джейк вдруг почувствовал, что голоден. И устал. Только устал? Просто валится с ног от изнеможения. Он не мог вспомнить, когда спал в последний раз. Его засосало в дверь, и он оказался в Нью-Йорке, это он помнил, помнил, как Ыш едва не угодил под такси, помнил проповедника Бога-бомбы, имя которого вызвало у него ассоциации с Джимми Кэгни, играющего Джорджа М. Коуэна в старом черно-белом фильме, который он смотрел еще маленьким в своей комнате. Потому что — теперь он это понимал — в том фильме была песня о парне по фамилии Харриган: Ха-А-двойное Эр-И; Харриган — это я. Все это он мог вспомнить, а вот когда в последний раз съел корочку…

— Эйк! — тявкнул Ыш, неумолимый, как судьба. Если у ушастиков-путаников и наступает момент, когда они выбиваются из сил, — устало подумал Джейк, — то Ыш к нему еще не приблизился. — Эйк-Эйк!

— Да-да, — согласился он, отталкиваясь от стены. — Эйк-Эйк теперь бежать-бежать. Давай. Ищи Сюзанну.

Ему хотелось брести, с трудом переставляя ноги, но об этом не могло быть и речи. Обычный шаг и то не годился. Так что Джейк заставил ноги бежать трусцой и вновь начал напевать себе под нос, на этот раз слова песни: «В джунглях, громадных джунглях, лев сегодня спит… В джунглях, спокойных джунглях, лев сегодня спит… о-о-о-х…» — а потом вновь перешел на что-то бессмысленное (уимове, уимове, уимове), услышанное когда-то по радиоприемнику на кухне, всегда настроенному на волну радиостанции WCBS, отдающей предпочтение старым песням… а может, из какого-то фильма, от которого в памяти осталась только эта песня? Песня не из «Дэнди Янки Дудл», а из какого-то другого фильма? С ужасными монстрами? Который он видел маленьким мальчиком, когда, возможно, еще не вылез из

(пеленок)

подгузников?

«У деревеньки, тихой деревеньки, лев сегодня спит… У деревеньки, мирной деревеньки, лев сегодня спит… Ух-ох, э-уимове, э-уимове, э-уимове…»

Джейк остановился, тяжело дыша, потирая бок. В боку кололо, но не сильно, пока не так сильно, боль не проникала достаточно глубоко, чтобы остановить его. Но эта грязь, зеленоватая грязь, которая вдруг начала выдавливаться из швов между кафельными плитками… она выдавливалась сквозь древнюю затирку и разрушала кафель, потому что это происходило

(джунгли)

глубоко под городом, глубоко, как в катакомбах,

(уимове)

или как…

— Ыш, — позвал он сквозь растрескавшиеся губы. Господи, как же ему хотелось пить! — Ыш, это не грязь, это трава. Или сорняки… или…

Ыш отозвался именем своего друга, но Джейк его и не услышал. Никуда не делось эхо от топота преследователей (более того, оно заметно приблизилось), но Джейк проигнорировал и эти звуки.

Трава, растущая из выложенной кафелем стены.