Лючия встает с низкого, но очень удобного матраса – кровать они с Петой решили не покупать, потому что никакая кровать не вставала под низкий скат крыши так удобно, как простой узкий матрас, а ведь глупо не превратить в спальню довольно большую кладовку, особенно, если в кладовке имеется окно, а квартирка в результате этих сложных пространственных манипуляций становится практически трехкомнатной: спальня, гостиная и кухня. Кухня, конечно же, просто выгородка, сделанная из еще одной кладовки и коридорчика, но тоже с окном, да каким еще – с видом на террасу.

Терраса – самое большое помещение в квартире, целых три на четыре шага. Пета тут же выбегает и ложится на кирпичную керамическую плитку, прямо в солнечное пятно. Лючия выставляет ей тарелку с нарезанными куриными сердечками, а сама идет варить кофе. Потому что если Пета будет крутиться на кухне под ногами и руками и требовать есть, никакого кофе сварить не удастся: на столе у плиты помещаются либо банка с кофе и джезва, либо кошка. И вся квартирка такая – как следует распрямиться и потянуться можно только на террасе.

Насмешка, словом, а не жилье.

Зато в самом центре Санта Кроче, а это дорогого стоит. Когда на самые жаркие месяцы Лючия и Пета уезжают из города, подальше от раскаленных набережных и толпы туристов, они могут поехать, куда душа пожелает, потому что квартирку на это время они сдают проверенной фирме. Фирма, небось, имеет с этого раза в два больше, потому что пересдает жилье туристам на день-два по истинно венецианским расценкам, но зато по возвращении Лючию ждет в банке весьма приятная сумма без всяких лишних хлопот. Больше всего на свете Лючия не любит лишние хлопоты.

– Не хочу сегодня на рынок, – говорит она Пете. – Всего-то март месяц, а приезжих уже как в июне. Наводнения на них нет.

Выходить на улицу Лючия не любит только чуть-чуть меньше, чем лишние хлопоты. Это Пета – уличная душа, вот кому в радость бесконечно петлять по всем мостам и улочкам, заходить на все торжища, особенно блошку, которая бывает по пятницам и субботам на площади близ Рыбного рынка. Но сейчас Пета не возражает. Она щурит зелено-желтые глаза, укладывается на солнышке и принимается вылизываться. Пета ничего не имеет против побыть день дома просто так. Лючия неспешно завтракает, а потом выносит на террасу коклюшки и садится за кружево. На деньги от квартиры они с Петой ездят. А кружево – это на хлеб с маслом.

Весь короткий весенний день Лючия перебирает коклюшки, и к тому времени, как солнце окончательно уходит с террасы, у нее сделан очень приличный кусок.

Пета трется о ноги Лючии и ножки стойки с валиком, на который наколото кружево: пора и ужин собирать. Лючия уносит работу в дом и берется за готовку.

– Завтра все-таки придется идти на рынок, – говорит она, оглядывая нехитрые припасы. – Зелени только на салат, размороженным мясом ты же первая брезгуешь… Да, и соль и мука тоже кончились, так что в магазин тоже надо. Перестань об меня тереться и марш с кухни, мне же холодильник не закрыть, пока ты тут крутишься!

Пета фыркает и выбегает из кухни. Ужинают они вместе на все той же террасе, при свете маленькой лампочки над дверью. Вечера еще холодные, Лючия кутается в плед, но мотыльки уже вьются вокруг света белым мерцающим облаком. Туристов почти не слышно, в это время они все смещаются ближе к Риальто и соборной площади, там, где витрины роскошных магазинов (в том числе и с кружевами Лючии) полыхают, как самое яркое зарево. А фонари в городе всегда горят словно вполсилы, думает Лючия сонно. Даже не почитаешь. Наверное, чтобы на витрины больше летело этих… однодневок.

К туристам, как и все коренные венецианцы, Лючия относится со снисходительным раздражением, которое сама считает верхом терпимости. Налетят, пошумят, улетят. Ну и пусть их, лишь бы покупали ее изумительные болеро и шали ручного плетения.