Сказки и истории (сборник) - Александр Шуйский (2021)

– Можете вы сделать для меня одну вещь? – говорю я человеку в темном пальто.

– Все, что угодно, Серениссима.

Я прошу у него блокнот и ручку, пишу на листе бумаги три слова. А потом вручаю ему этот лист и стеклянное пресс-папье. Киваю на свое новое приобретение. Он смеется, да так, что вода подскакивает сразу на ступеньку вверх. И уходит вдоль канала.

А у меня за спиной немедленно возникает Питер.

– Опять вода поднимается, – говорит он. – Твоих рук дело? Не вздумай!

– Не беспокойся, – говорю я мягко. – Все будет хорошо. Пойдем лучше к набережной. Ты хотел показать мне корабли.

Я сижу на гранитном парапете у большого дворца, щурюсь на закатное солнце за Стрелкой Васильевского и болтаю ногами. У меня все получилось. В комнате за кисейной занавеской, на столе у окна, лежит карта, на ней – острова, острова, острова. Рисунок островов складывается в две руки, крепко держащие друг друга. Поверх карты – лист бумаги под стеклянным пресс-папье – прозрачная стеклянная капля, приплюснутая со дна, в цветных крапинках внутри и снаружи, детище Мурано. На листе наискось написано: «Fondamenta degli Incurabili». У меня все получилось. Скоро, очень скоро ноги в сандалиях и потертых джинсах пойдут по Лишнему мосту. И где бы они с тех пор ни шли, они всегда будут идти вдоль воды и фонарей, по серой и желтоватой брусчатке, а вода будет ластиться к ногам.

Рядом со мной стоит Питер, крошит хлеб. Пальцы у него узкие, мосластые, с ровными, хоть и грязноватыми ногтями. К вечеру потеплело, он снял свой ужасный ватник, и теперь солнце золотит шитье на старом мундире. Из решетки люка вылезает большущая мокрая крыса, Питер подзывает ее, как кошку: иди сюда, дружочек, иди, я тебя поглажу. Крыса опасливо косится на меня, хватает большой кусок булки и убегает. Чайки и голуби топчутся поодаль, ждут, когда можно будет подойти.

Питер кидает им целую россыпь крошек.

– Да нет, ты не подумай, я не жалуюсь, у меня, вишь, все хорошо. Птицы вот только совсем одолели, гадят, несчастные. Наедятся дряни на помойках – и на памятники да на карнизы. Чистишь, чистишь, все без толку.

Я не очень-то люблю птиц, особенно голубей. Чайки еще куда ни шло, а вот голуби – сущие помоечные крысы, только в перьях. И уж конечно, если они живут в городе, то должны знать свое место. Я кошусь на Питера, – он в самом деле не знает, что делать с гадящими птицами? Или просто снова жалуется, и никакой совет ему на самом деле не нужен? Ладно, скажу, там пусть сам решает.

– Иглы, – говорю я.

– Что – иглы? – не понимает он.

– Иглы на карнизах. Тонкие проволочные иглы. Ни одна птица на такой карниз не сядет. А если сядет, останется там навсегда.

Он смотрит на меня так, будто увидел впервые.

– Слушай, парень, ты вообще кто? Я молодых-то на своем веку навидался. Но чтоб вот догадаться птицам иглы подставлять – это просто впервые такое. Хоть один Божий храм есть у тебя? Как тебя звать-то?

Я жмурюсь от солнечного света и думаю, что я здесь только гость, а он имеет полное право кормить своих крыс и запирать воду. Лет через триста он и без меня сообразит, что к чему, а сейчас я вряд ли смогу ему объяснить. Вода – моя кровь и плоть. А когда крысы принесли мне последнюю эпидемию чумы, его еще на свете не было.

– Веццо, – отвечаю я, глядя на солнце. – Веццо-Высокая Вода.

Белая дорога

Коллекционировал темноту, вот что он делал.