Снова дембель - Олег Ленкоранский (2021)

Умом понимаю, что люди вокруг не виноваты, ни о чем не догадываются и ничего сделать не могут, даже не подозревают о приближающейся катастрофе, и от этого только сильнее разрывающая душу тоска и отчаяние.

– Что со школой решили? – насколько я понял, девчонки учатся в выпускном десятом классе.

– Ничего не ясно, – погрустнела Карина. – Риткин папа обещал помочь, но как – не знаю. Наверное, отдельно заниматься с нами в Доме офицеров будут.

Школа находится в двух кварталах отсюда, но путь туда для Карины и других детей из армянских семей закрыт. А через несколько дней и русским школьникам там опасно станет появляться.

– Уезжать вам надо, пока не поздно. Не будет вам здесь жизни.

Карина неожиданно расплакалась. Больше всего в жизни ненавижу женские слезы – в такие моменты становится невыносимо стыдно за себя и за весь мир сразу.

– Пойдем, – чуть ли не силой потащил ее за собой.

– Куда?

– С твоим отцом говорить буду. Не бойся, руки просить не стану, мне еще служить два года. Обсудим, что вам делать и как выбираться из этой пропасти.

Вазген Геннадьевич меня узнал, крепко пожал руку, еще раз поблагодарил за спасение его семьи.

Долго разжевывать про ситуацию вокруг не пришлось. Человеком он оказался умным и рассудительным, быстро понял, что означает появление колючей проволоки и перегороженные бетонными плитами ворота. Сразу догадался, по чью душу скоро заявятся незваные гости.

Но уезжать отказался наотрез. Некуда оказалось ему и остальным беженцам ехать. В Армении после землетрясения и так сотни тысяч людей оказались без жилья на улице, впереди зима, и там она не такая теплая, как в здешних краях.

В Карабахе – война, в Азербайджане для них безопасных мест вообще нет, к тому же здесь у них остались дома и квартиры, которые они бросить никак не могут.

Да и просто денег на дорогу и обустройство у большинства из них нет.

Разговор зашел в тупик. Переубедить не удалось. Конечно, я понимал этих людей и их мотивы. Дом или квартира – это обычно единственная реальная ценность в их жизни, на покупку или строительство которой ушли многие годы, если не десятилетия. Свыкнуться с тем, что ты в одночасье лишился всего и, по сути, стал бездомным и безработным, то есть с новой реальностью, очень сложно. Человек до последнего будет надеяться на чудо, что все нормализуется и вернется обратно, вместо того, чтобы спасать последние крохи, пока есть хоть один шанс.

– Вазген Геннадьевич, как ни горько это говорить, но в этом городе вам уже никогда жить не дадут.

– Я здесь всю жизнь прожил, двадцать лет на фабрике, до главного механика дослужился. Никакие шакалы не заставят меня уехать отсюда, – с неумолимой отчаянной решимостью рубанул тот в ответ.

– Через два дня, а может раньше, эти, как вы выразились, шакалы придут сюда, обложат вас со всех сторон и будут душить хоть полгода, хоть год, пока вы не уедете.

– Советская власть не допустит этого, – уверенности в его голосе стало меньше.

– Советской власти здесь и раньше не много было, а сейчас и подавно. Или вы не знаете, кто стоит за спинами этих отморозков? Кто дает деньги на митинги, печатает их газеты, кто заинтересован больше всего в царящем здесь бардаке? В конце концов, кто скупит все ваши дома, когда вас наконец заставят уехать из города?

Отец Карины промолчал, лишь хрустнул суставами пальцев, да в глубине глаз появилась чернота, признак бесконечной тоски и отчаяния, которое невозможно выплеснуть наружу.

– Зачем мне это говоришь? – наконец спросил он.