Жизнь мальчишки - Роберт Маккаммон (1991)

Я отошел от мамы и остановился перед одной из увеличенных фотографий, на которой злющий полицейский пес рвал на упавшем чернокожем мужчине рубашку, а полицейский уже занес над головой негра свою дубинку. На другой фотографии худенькая чернокожая девочка шла сквозь толпу, сжимая в руках учебники, а белые мужчины и женщины с перекошенными от злобы лицами выкрикивали ей в спину насмешки и оскорбления. На третьем снимке…

Я замер.

Мое сердце подпрыгнуло.

На третьей фотографии была сгоревшая церковь с выбитыми витражными стеклами, среди руин бродили пожарные. На лицах чернокожих застыло выражение горя и недоумения от только что пережитого шока. Перед церковью – голые деревья без единого листочка.

Где-то я уже видел этот снимок, точно видел.

Мама и Леди о чем-то тихо разговаривали, стоя перед витриной с изготовленной рабами глиняной посудой. Я снова посмотрел на снимок и вспомнил, где его видел. В старом номере журнала «Лайф», который мама собиралась выкинуть.

Я повернул голову влево, всего на шесть дюймов.

И увиделих.

Четырех девочек-негритянок из своего навязчивого сна.

Под каждым снимком на медных пластинках были выгравированы их имена: Дениза Макнэйр, Кэрол Робинсон, Синтия Уэсли, Эдди Мэй Коллинз.

Они весело улыбались, еще не ведая о том, какое ужасное будущее им уготовано.

– Мэм? – глухо проговорил я. – Мэм?

– В чем дело, Кори? – с тревогой спросила мама.

Но я смотрел на Леди.

– Кто эти девочки, мэм? – спросил я дрогнувшим голосом.

Подойдя ко мне, Леди рассказала о начиненной динамитом бомбе замедленного действия, которая убила этих девочек 15 сентября 1963 года в Бирмингеме, в баптистской церкви на шестнадцатой стрит.

– О… нет, – прошептал я.

Я услышал голос Джеральда Харджисона, приглушенный маской на лице, когда он держал в руках деревянный ящик:«Они поймут, что случилось, только когда будут бить чечетку в аду».

И голос Блэйлока Большое Дуло:«Я добавил туда пару штук на всякий случай».

Я с трудом сглотнул. Глаза четырех мертвых девочек внимательно следили за мной.

– Кажется, я знаю, – наконец проговорил я.

Примерно через час я и мама вышли из дверей центра досуга Брутона. Мы должны были встретиться с отцом, чтобы вместе идти на вечернюю службу в церковь. Ведь сегодня был сочельник.

– Привет, Тыква! Счастливого Рождества тебе, Подсолнух! Заходи внутрь, Дикий Билл!

Я услышал дока Лезандера прежде, чем увидел. Как всегда, он стоял в дверях церкви, в своем сером костюме с галстуком-бабочкой в красную и зеленую полоску и красном жилете. На лацкане у него был значок Санта-Клауса, и, когда док Лезандер улыбался, его передний серебряный зуб ярко блестел.

Мое сердце застучало изо всех сил, а ладони сильно вспотели.

– Счастливого Рождества, Калико! – приветствовал док Лезандер маму, назвав ее так непонятно почему.

Потом схватил руку моего отца и потряс ее:

– Как дела, Мидас?

Взгляд ветеринара упал на меня. Он положил руку мне на плечо:

– Счастливых каникул тебе, Шестизарядный!

– Благодарю, Птичник, – ответил я.

И тут я ясно это увидел.

Его губы продолжали улыбаться, рот вел себя умно и не дрогнул. Но глаза едва заметно дернулись. Из них ушел рождественский свет, что-то жесткое, как камень, появилось в его взгляде. Но уже через пару секунд выражение его лица вновь изменилось.

– Что ты задумал, Кори? – Рука на моем плече слегка напряглась. – Хочешь отнять у меня работу?

– Нет, сэр, – ответил я, чувствуя, как сжимается рука дока Лезандера, а все мое остроумие улетучивается.

Он еще секунду пристально смотрел на меня, и в это мгновение я испытал настоящий страх. Потом его пальцы разжались, отпустив мое плечо, и док Лезандер обратился к новому семейству, появившемуся в дверях вслед за нами.

– Давай-ка заходи внутрь, Маффин! Счастливого Рождества, Даниэль Бун!