Неподалеку от крыльца тарахтел мотором черный «опель». Водитель, с бульдожьими щеками, выпученными глазами и глубокими складками от носа к маленьким губам, дежурил у пассажирской двери. Я закончил любоваться видами Курфюрстендамм – табличка с готическими буквами висела на доме напротив, – спустился с припорошенных снегом ступенек и сел в теплый салон.

Шофер захлопнул дверь. Рысцой обежал вытянутый капот с круглыми глазами фар над черными волнами лакированных крыльев, ввалился в машину вместе с порцией холодного воздуха и горсткой любопытных снежинок. Взревел мотор. Из печки пахнуло жаром пустынного ветра, и от морозного привета с улицы не осталось и следа.

Мы долго катались по улицам Берлина, хотя расстояние от лаборатории до баронского дома не превышало десяти километров, если верить счетчику спидометра. Все дело в том, что в пути «опель» то и дело притормаживал, пропуская колонны военных грузовиков и ряды вымуштрованной пехоты. Объезжал завалы из разрушенных взрывами зданий – интересно, чьих рук это дело? – и останавливался по требованию военных патрулей.

Всякий раз после вопроса: «С какой целью вы оказались в этом районе?» – я вынимал из внутреннего кармана шинели удостоверение с изображением оседлавшего свастику орла – наличие пропуска я проверил сразу, как сел в машину, – просовывал «корочки» в окно и ждал. Хмурые, как на подбор, оберштурмфюреры тщательно сверяли фотографию с оригиналом, внимательно читали выведенные умелой рукой каллиграфиста строчки готического шрифта и чуть ли не пробовали аусвайс на зуб. Потом, с тем же хмурым видом, возвращали документ и давали отмашку шоферу: дескать, проезжай, нечего тут честным людям глаза мозолить. Все это время сопровождающие их эсэсманы с МП-40 на груди переминались с ноги на ногу в сторонке, выдыхая облачка морозного пара.

Спустя час «опель» наконец-то выкатился на Александерплац – огромную, размером со стадион, площадь. Блестящие нитки трамвайных рельсов делили ее на шесть неравных сегментов, а установленные строго по сторонам света четыре бетонных столба с гроздьями фонарей служили своеобразными указателями направлений. С трех сторон к площади вели ровные улицы, густо застроенные старинного вида домами. Она словно впитывала их в себя, чтобы выплеснуть широким проспектом к стальной эстакаде и крытому дебаркадеру железнодорожного вокзала. Короткий конец его длинного эллинга и ведущая к нему стальная артерия на бетонных столбах виднелись в просвете между коробками домов с широкими окнами.

Перед одним из этих зданий возвышалась статуя босоногой женщины в кольчужной рубашке до середины бедра. Большие золоченые буквы на круглом постаменте гласили, что это памятник покровительнице города Беролине. Крупный медальон на груди и венок из дубовых листьев на голове довершали образ скульптуры. В одной руке она держала складки ниспадающего до пят плаща, а другой показывала на старинный особняк, возле которого и остановился мой «опель».

Я выбрался из теплого салона, вдохнул полной грудью насыщенный звоном трамваев, шумом толпы и свистом готового к отправке локомотива воздух. Надо мной серой громадой нависало величественное здание в три этажа с высокой крышей, где наверняка тоже были жилые помещения. Барон неплохо устроился: жить в таком доме – это вам не в коммуналке с пятнадцатью соседями общий санузел и кухню делить.