Мой любимый зверь! - Ольга Гусейнова (2021)

Каждый день на ежевечерней службе отец вещал: «Семья – это святое!» И мы верили всей душой! Верили, когда нас лупили за детское непослушание, за непочтительный ответ мальчишке-грубияну, за то, что у пятилетней малышки не получались идеальные листики-цветочки на торте. Я верила, хоть и судорожно глотала слезы, когда папа бил маму из-за неудачного дня или плохого настроения. Мою робкую, красивую и добрую маму, которая любила его, несмотря ни на что. Верила, когда сама лежала в медблоке, когда заживала моя исполосованная кнутом спина – однажды я не сдержалась и бросилась под удар вместо мамы, которая была не в силах сопротивляться. Я не была кроткой, как бы в меня ни вбивали сие.

Потом случилось чудо, первое в моей жизни. И я до сих пор считаю чудом, что нас «нашли и спасли»! Не представляю, как бы сложилась моя жизнь дальше, если бы в один прекрасный день станцию не заполонили люди в черном, не согнали всех жителей на самую большую площадку и не объявили, что мы – свободны. Та незабываемая, эпохальная речь закончилась паникой и слезами – многие просто не знали, что такое свобода.

А мне, двенадцатилетней девчонке, душа которой горела от боли и плакала от одиночества, в тот момент было все равно. За месяц до освобождения папа убил маму и сам ушел вслед за ней. Тогда я поняла, что любовь бывает разная: прекрасная и жестокая, как мама и папа, одна – свет, готовая отдать всю себя, а другой – мрак, поглощающий все подряд. И все равно они не могли жить друг без друга. Увы, усиленный синдром однолюба, как его позже назвали ученые, которым пришлось заниматься жителями Электуса и последствиями селекции, обнаружили страшный факт: избранники, однажды полюбив, быстро умирают, потеряв пару.

Я помню, что творилось после освобождения: семьи отпустили, а сиротам искали родных по ДНК. За время поисков и адаптации большинство девушек и женщин как-то незаметно исчезли. Чуть позже выяснилось, что многие стали избранницами мужчин с высоким положением в обществе. Дело по Электусу быстро замяли, засекретив все данные. Мужья бывших сектанток-колонисток постарались, чтобы их статусные имена не полоскали СМИ. Собственно, правильно сделали.

Не знаю, что бы стало со мной, если бы по генетическому коду не нашли моего родственника – пожилого генерала в отставке. Слишком старый, чтобы взять на себя полноценную заботу о внучатой племяннице, но достаточно благородный, чтобы позаботиться о моем будущем. Так, именно благодаря ему, в двенадцать лет я попала в кадетскую школу-интернат. Там жили и учились сироты военных, дети героев, которые отдали жизнь за Земную Федерацию и по тем или иным причинам не попали в приемную семью или под опеку родственников.

Я, девочка, которую с рождения учили раболепствовать перед мужским полом и которой прививали кротость кнутом, прекрасная хозяйка, обученная хранить семейный очаг, но толком ничего не знающая о мире за пределами Электуса, оказалась в другой социальной среде. Стала кадетом! С первых дней открывала для себя новый и непонятный мир, где пришлось отвоевывать честь, достоинство и жизненное пространство, стоять за каждую мелочь, каждый сантиметр, каждое «хочу». Без корней, связей, избегая привязанностей.

Мне не удалось обрести подруг или друзей – ежик снаружи, птичка внутри. Единственные, к кому я тянулась, – интернатские воспитатели для малышей или, по-моему, нянечки. Милые и душевные женщины, похожие на колонисток, «избранных». Вот с ними я и подвизалась в редкие, свободные от занятий часы. Ведь мне пришлось учить втрое больше, чем остальным воспитанникам, – на станции я непозволительно отстала от земной учебной программы.

Даже фамилия Пташко досталась мне от родственника. От мамы – застенчивость, которую поначалу постоянно приходилось преодолевать, и красивая внешность, которой я, увы, не умею пользоваться. А от папы, надеюсь, – ничего!