Сёгун - Джеймс Клавелл (2017)

– Проверь, все ли в порядке. О цветах не беспокойся. Я сама займусь цветами. И повар, где повар? – Она потрепала Кику по колену. – Надень золотое кимоно, а под него зеленое. Сегодня вечером мы должны поразить госпожу Тода. – Она выскочила, чтобы привести дом в порядок.

Все госпожи, служанки и воспитанницы весело суетились, помогая убирать, взбудораженные невероятным событием.

Убедившись, что дом сверкает чистотой, и раздав распоряжения девушкам, Гёко пошла в свою комнату – прилечь на минуту, чтобы собраться с силами. Она даже не заикнулась Кику о предложении насчет контракта.

«Я посмотрю и подожду, – подумала она. – Если смогу добиться, чего хочу, тогда, может быть, и позволю моей милой Кику уйти. Но не раньше, чем выведаю к кому. Это хорошо, что я догадалась расспросить госпожу Тода. Почему ты плачешь, глупая старуха? Ты опять пьяна? Подумай о себе! Чем тебе плохо?»

– Хана-тян!

– Да, мама-сама? – Ребенок бегом кинулся к ней. Всего шести лет от роду, большие карие глаза, длинные красивые волосы, новое кимоно из ярко-красного шелка. Гёко купила девчушку два дня назад при посредничестве местного торговца детьми и Муры.

– Как тебе нравится твое новое имя, детка?

– О, очень-очень нравится. Я рада, мама-сама!

Имя означало Маленький Цветок. Гёко придумала его в самый первый день. «Я теперь буду твоей матерью», – добродушно, но твердо сказала она девочке, когда расплатилась за нее и вступила в права собственности, удивляясь, как такая красавица уродилась у грубой рыбачки, этой толстухи, жены Тамадзаки. После четырех дней ожесточенного торга она заплатила кобан за то, чтобы девочка оставалась у нее в услужении, пока не достигнет двадцати лет. На эти деньги семья Тамадзаки могла кормиться два года.

– Принеси мне зеленого чая, гребень и немного ароматных чайных листьев, чтобы отбить запах саке.

– Да, мама-сама. – Ребенок, не глядя, почти не дыша, бросился бежать, чтобы угодить хозяйке, и запутался в тончайших юбках Кику, стоящей у дверей.

– О-хо-хо, извините-е-е…

– Ты должна быть осторожней, Хана-тян.

– Извините, извините, старшая сестрица. – Хана-тян чуть не расплакалась.

– Почему ты так печальна, Маленький Цветок? Ну-ну, – проворковала Кику, заботливо вытирая ей слезы. – В этом доме мы отбросили всю печаль. Помни: мы, принадлежащие «миру ив», никогда не грустим, дитя. Зачем нам это? Грусть всегда ходит рука об руку со слезами. Наша обязанность – радовать и быть веселыми. Бегай, дитя, но осторожно, осторожно, будь грациозной! – Кику повертелась перед пожилой женщиной. – Нравится, хозяйка?

Блэкторн посмотрел на нее и пробормотал:

– Аллилуйя!

– Это Кику-сан, – церемонно представила Марико, довольная реакцией Блэкторна.

Девушка вошла в комнату, шурша шелками, встала на колени и поклонилась, сказав что-то, чего Блэкторн не понял.

– Она говорит, что вам здесь рады, что вы оказали честь этому дому.

– Домо, – ответил он.

– До итасимаситэ (не за что). Саке, Андзин-сан? – предложила Кику.

– Хай, домо.

Он следил за тем, как ее изумительные руки безошибочно нашли бутылочку, проверили, достаточно ли та подогрета, потом наполнили чашку, которую он протянул ей, как показывала Марико, причем сделал это с легкостью, удивившей его самого…

– Обещаете вести себя как японец, да? – спросила Марико, когда они вышли из крепости и она села в паланкин, а он зашагал рядом вниз по дороге, которая вела к деревне и площади перед морем. Впереди и позади носилок шествовали факельщики, а в качестве почетной стражи с ними отправились десять самураев.

– Постараюсь, – пообещал Блэкторн. – А что я должен делать?

– Во-первых, забудьте, что должны что-то делать. Помните только, что эта ваша ночь, затеянная единственно для вашего удовольствия.