Сёгун - Джеймс Клавелл (2017)

– Извините, отец, но я не думаю, что нам очень повезло. Мы потратили восемь лет на поездку в Рим и обратно. И после долгих лет обучения, молитв, проповедей и послушания никто из нас даже не удостоился посвящения, хотя нам и обещали. Мне было двенадцать, когда я оставил дом. Жулиану шел одинна…

– Я запрещаю тебе говорить! Я приказываю тебе остановиться! – В наступившем гробовом молчании Алвито оглядел остальных, которые стояли по стенкам, смотрели и внимательно слушали. – Вы все будете посвящены в свое время. Но ты, Жозеф, перед Богом ты будешь…

– Перед Богом?! – взорвался Жозеф. – Когда?

– Когда будет угодно Господу, – парировал Алвито, ошеломленный открытым неповиновением. – На колени!

Брат Жозеф попытался вскинуть голову, но не решился: его порыв прошел. Он вздохнул, встал на колени и склонил голову.

– Может быть, Бог смилостивится над тобой. Ты сам признался в ужасном, смертном грехе, нарушил обет целомудрия, обет послушания. Ты повинен в дьявольской гордыне. Как осмелился ты оспаривать приказы нашего генерала или политику нашей Церкви? Ты рискуешь бессмертной душой. Ты выказал черную неблагодарность своему Богу, нашему ордену, Святой церкви, семье и друзьям. Твой проступок столь тяжек, что будет рассматриваться самим отцом-ревизором. До того времени ты не будешь допущен к причастию и отправлению служб… – Плечи Жозефа, охваченного приступом горестного раскаяния, затряслись. – Для начала я налагаю на тебя епитимью: тебе запрещается разговаривать, вкушать что-либо, кроме риса и воды, тридцать дней; в течение тридцати суток ты каждую ночь проведешь в молитвенных бдениях, вымаливая у Мадонны прощение своего ужасного греха; кроме того, ты получишь тридцать ударов бичом. Сними облачение.

Плечи Жозефа перестали дрожать. Он поднял глаза:

– Я принимаю все, что вы приказали, отец, и прошу прощения чистосердечно, от всей души. Я прошу вашего прощения, как буду просить Божьего. Но я не позволю бичевать меня, как презренного преступника.

– Ты будешь наказан!

– Пожалуйста, извините меня, отец, – продолжал Жозеф. – Ради Святой Мадонны я могу вынести любую боль. Наказание, смерть не страшат меня. Если я проклят и обречен вечно гореть в аду, что ж… Может быть, это моя карма, и я это вынесу. Но я самурай. Я из рода Харима.

– Твоя гордыня ужасает меня. Тебя накажут не для того, чтобы причинить боль, но чтобы смирить гордыню. Презренные преступники? Где твое смирение? Господь наш Иисус Христос вынес все унижения. И умер рядом с преступниками.

– Да. В том-то вся и беда, отец.

– Какая беда?

– Пожалуйста, простите мою прямоту, отец, но если бы Царь Царей не умер как обычный преступник, на кресте, самураи могли бы принять…

– Замолчи!

– …христианство. Не в пример другим орденам, мы очень мудро избегаем в своих проповедях рассуждений о распятии Христа…

Как ангел мщения, Алвито выставил перед собой крест, словно защищаясь:

– Во имя Бога, молчи и смирись, или будешь отлучен от Церкви! Разденьте его!

Остальные ожили и двинулись к брату Жозефу, но тот вскочил, выхватил нож из-под рясы и прижался спиной к стене. Все замерли. Кроме брата Мигеля, который, медленно и спокойно приблизившись к грешнику, протянул руку:

– Пожалуйста, отдай мне нож, брат!

– Нет. Пожалуйста, прости меня.

– Тогда молись за меня, брат, как я молюсь за тебя. – Мигель спокойно шагнул вперед.

Жозеф отскочил от стены и подался на несколько шагов в сторону, приготовившись к смертельному удару:

– Прости меня, Мигель.

Мигель продолжал наступать.

– Мигель, остановись! Оставь его! – приказал Алвито.

Мигель повиновался и замер в нескольких дюймах от занесенного клинка.

Алвито процедил, мертвенно побледнев:

– Бог с тобой, Жозеф. Ты отлучен. Сатана завладел твоей душой при жизни и будет владеть ею после смерти. Уходи!