Метро 2035 - Дмитрий Глуховский (2015)

Сейчас Артем мог представить себе, как этот человек шел рядом с его матерью. Обычно: взял под теплую живую руку и пошел, болтая о всякой всячине. И дышал он так, как Артем сейчас дышит: не хоботом складчатым, и даже не носом, а – всем телом, каждой порой. И слушал ее, эту девушку, всем телом сразу, как слушают в самом-самом начале, когда друг к другу еще только на ощупь осторожно тянутся.

Его отец был живой человек, и мать была живой человек, понял сейчас Артем. Такие же живые люди, как он сам.

А он сейчас был очень живым.

Только что он должен был неизбежно умереть, и видел даже ту самую пулю, которой назначили его жизнь порвать, и чужая смерть брызгала на него в доказательство того, что люди вполне могут умирать, и умирать мгновенно, глупо и без всякого смысла.

А сейчас – жил. И никогда еще не был более жив и более взаправду, чем сейчас. Внутри что-то распускалось в Артеме; словно до этого у него сердце было сжато, как кулак. А теперь вот чуть разжималось.

Высвобождало его понемногу.

Смог ведь он представить себе, как отец шел рядом с матерью; и ему не хотелось вмешаться, втиснуться между ними, отпихнуть его от нее.

Пускай идут себе двадцать семь лет назад, пускай дышат себе, как он сейчас дышит. Пускай радуются друг другу, сколько смогут. И пускай все же он появляется на свет. Сюда, наверх.

Как будто там, под землей – это все бред был, долгий тифозный бред, вязкий, топкий, и вот только сейчас начинается настоящее, действительное.

Поверилось от ветра: впереди – что-то удивительное. Все самое потрясающее у него – еще только впереди.

Артем миновал Тверскую. Двинулся дальше.

Прямо посередине улицы, промеж сцилл и харибд всяких кремлей, дворцов, государственных дум – бесшабашно; плевать, что отовсюду могут высунуться, нагнуться к нему, сожрать – гулял; просто гулял. Выбросил из головы и тех, кто гнался за ним по Тверской: случилось в первый раз чудо, пощадили, и сейчас случится.

Наверное, у Артема не тут конечная, не на Театральной; не тут его пункт назначения.

Правительственные здания – напыщенные, на века построенные – больше не казались гранитными надгробиями, могильный дух ветер развеял. Стало от них не жутко, а жалостливо. Вот они стоят в ночи, пустые: наверное, жалеют, что прожили дольше, чем все, для кого их строили. Как старики, которые своих собственных детей больно и страшно переживают.

Лизнуло что-то руку.

Еще. Теперь в нос лизнуло.

Дождь.

Начинался дождь.

Он был такой же вкрадчивый и ядовитый, как воздух тут, наверху: на вкус – вода; но и воздух на вкус был – жизнь, а скольких сгубил. Конечно, под этим дождем нельзя было раздетым идти. А Артем вот шел и почему-то был этому рад. Зашагал даже медленней: захотел вымокнуть.

Дождь…

Артем остановился, запрокинул голову, подставил ему лицо.

И вдруг представилось.

Улицы, по которым прохаживаются неторопливо удивительные гиганты в ярких, пестрых одеждах. Пузатые белые самолеты, летящие низко, над самыми крышами домов – не всамделишные самолеты, а придуманные кем-то: вместо плоских алюминиевых распорок, которыми настоящие самолеты за небо цеплялись, у этих были – прозрачные, трепещущие крылья, как у стрекоз, что ли? И не неслись они, а парили. Машины: не эти ржавые консервы, в которых мертвецов, как кильки, и не то, чем они раньше были; а – смешные крохотные вагончики, точь-в‑точь вагоны метро, только всего на четыре места.

И там тоже, в этом мире странном – дождь. Теплый и ласковый.

Откуда это ему явилось все? Воспоминание? Нет, этого мира никогда не было. Тогда что? Защемило, затомило в груди. Артем отер капли с лица.

Как будто бы приснилось. Как осколок сна вышел наружу; и воспалил ткани там, где выходил. Кто это? Чье это? Артем замер, боясь спугнуть.

Не его это мечты. И сны такие – ему зачем? Кому вообще такое могло присниться? Маме его? Нет. Нет. Что-то другое.