Запрет на вмешательство - Макс Глебов (2019)

– Командир пехотинцев, которые выгоняли нас из леса, наш отряд не видел и численность его себе не представляет. Он слышал интенсивную стрельбу, причем в общей массе звуков четко выделись выстрелы противотанкового ружья – оружия, которого у немцев с собой не было. Потом его люди были обстреляны из пулемета и винтовок, а когда они вырвались на опушку – увидели разгромленную маневренную группу и удирающий бронетранспортер. Что мог немецкий офицер доложить вышестоящему начальнику? Операция провалена, это очевидно. Понесены большие потери в людях и технике, это тоже факт. Кто будет в этой ситуации крайним, объяснять не надо, а значит, что делает офицер? Докладывает о столкновении с крупным и хорошо организованным отрядом противника, имеющим на вооружении противотанковое оружие, с помощью которого и была уничтожена бронетехника его подразделения. Силами пехоты преследовать врага он не имел возможности и максимум, что смог сделать – обстрелять отступающий на захваченном «Ганомаге» арьергард диверсионного отряда противника. Зато он выслал разведку, которая установила направление отхода врага и примерный район его дислокации. Дальше объяснять?

– Не, – качнул головой Борис, – дальше мы сами видели.

– Так, – напряженно произнес сержант, поднимаясь, – Чежин и Шарков, остаетесь с пленным и готовите лагерь к ночевке. Огонь не разводить. Провести ревизию имеющегося продовольствия и боеприпасов. Вернусь – доложите.

– Есть!

– Нагулин, за мной! Нужно осмотреться на местности.

Мы выбрались из бывшего карьера, и отошли от лагеря метров на двести. Уже ощутимо стемнело, и видимость оставляла желать лучшего, но сержант вытащил меня сюда явно не для разглядывания кустов и деревьев.

– Догадываешься, зачем позвал? – словно услышав мои мысли, спросил Плужников.

– У вас накопилось ко мне множество неприятных вопросов, товарищ сержант, – ответил я, обозначив легкое пожатие плечами, – и вы хотите получить на них ответы.

– Накопилось, – согласился Плужников, – и действительно неприятных. Ты откуда немецкий знаешь, боец?

Вопрос этот рано или поздно мне обязательно должны были задать, и, я был уверен, что зададут его не раз, поэтому заранее подготовил по возможности непротиворечивую историю, хотя, конечно, понимал, что шита она белыми нитками и по-настоящему серьезные люди в нее не поверят. Врать сержанту мне отчаянно не хотелось, но ситуация обязывала, и, внутренне вздохнув, я начал излагать:

– Моя родная бабка, Имма Клее, была чистокровной немкой из семьи крестьян-колонистов, перебравшихся в Россию в конце прошлого века. Как уж они встретились с моим дедом, я не знаю. Слышал только, что было это уже после переезда нашей семьи в Сибирь. Подробностей мне никогда не рассказывали. У нас к бракам с иноверцами относились, скажем прямо, сугубо отрицательно, и бабке пришлось очень непросто, как и деду, впрочем. Но любовь – штука всесокрушающая, особенно при грамотном применении, и своего они добились. Имма оказалась еще той штучкой, и задвинуть себя в угол никому не позволила, настояв на том, что ее дети будут говорить по-немецки не хуже, чем по-русски. Дед ее поддержал, да и сам лет через десять после свадьбы уже свободно говорил на родном языке жены. Вот так и пошло. Я-то бабку помню довольно смутно, только по раннему детству, но основам немецкого меня учила именно она. Сильная была женщина, повезло с ней деду, жаль только умер он рано, я его не помню совсем. Дальше меня учил отец. В тайге зимы длинные и скучные, а я с детства любил учиться, благо книг разных в нашем доме всегда хватало – не бедная семья была.

– Бабка, значит, – прищурился Плужников, – ну, допустим. А как объяснишь, что на незнакомой местности ориентируешься, как во дворе собственного дома, и географию знаешь, как будто специально учил карту предстоящих боевых действий?