Ореховый Будда - Борис Акунин (2018)

Но и бог Фукурокудзю – не более чем скорлупа для Будды, который выше мудрости и незрим для глаз. Потому Орехового Будду, заключенного под последним покровом, не являют людям никогда. Это изображение Всеблагого, вырезанное из ореха, когда-то принадлежало самому Первоучителю Мансэю, и для нас, последователей Мансэя, на свете нет реликвии святее. Видеть и касаться ее может лишь один из монахов, брат блюститель. В назначенный срок он снимает последнюю оболочку и благоговейно совершает Обряд Помазания – смазывает Будду священным маслом, чтоб ореховая скорлупа не рассохлась… Но однажды брат блюститель исчез. Назначили нового. И тот, раскрыв бога мудрости, увидел, что Ореховый Будда тоже пропал. Не сразу, а лишь по истечении времени, мы узнали, что бедный брат Дораку (так звали блюстителя) променял святыню на мешок серебра…

Симпэй покачал головой, в тысячный раз дивясь причудам человеческих самоослеплений.

– Я же принадлежу к числу Хранителей, стражей Орехового Будды. Я должен был найти его хоть на краю света. И ныне нашел. Позволь мне еще раз посмотреть на чудо, – попросил он, потому что девочка все прикрывала святыню рукой, словно защищая ее.

– А что вы сделали с вором? – спросила она, не раскрывая ладони.

– Ничего, – пожал плечами Симпэй. – Живет где-то со своим серебром. Неважно. Это его карма, сиречь узор судьбы. Сам себе выбрал.

Тогда Ката-тян отпустила руку, и Симпэй насладился зрелищем.

Курумибуцу-сама был цел, не растрескался и не рассохся. Должно быть, юная кожа, с которой он соприкасался, давала смазку не хуже священного масла.

– Он был внутри семи богов, а что внутри у него? – спросила девочка, тоже глядя на орех.

– Пустота, что же еще?

Она расстроилась:

– Да? А я думала, что-нибудь великое.

– Нет ничего более великого, чем Пустота, – засмеялся Симпэй, – но про это мы пока говорить не будем.

Поневоле волнуясь, хоть волнение и слабость, он ждал, что она скажет.

Девочка всё смотрела на свой амулет, двигала бровями, вздыхала.

– Ты прости меня, добрый человек… Я бы отдала тебе Баюна, но не могу. Сколько я была, столько и он со мной был. Это как кусок себя отдать – да не руку иль ногу, а часть души. Душа разве делится?

– Ореховый Будда – не только часть тебя, он часть семи тысяч его последователей-монахов, которые без него сиротеют, – мягко молвил Симпэй. – А можно сказать и так, что это они – частицы Будды. Но ты права. Тебе Курумибуцу-сама принадлежит не меньше, чем другим. Ты ныне его главная хранительница.

– Как же быть? – подняла она на него свои продолговатые, почти японские глаза, и, что отрадно, не водянисто-голубые, как у многих туземных людей, а хорошего коричневого цвета.

– Очень просто. Оставайся Хранительницей. Присоединяйся к нам. Средь нас есть не только монахи, но и монахини. Поплывем в Японию вместе. Что тебе делать здесь? Провести жизнь под началом жадного «кормщика»? Переписывать книги, в которых страха больше, чем веры, а злости больше, чем доброты? Поверь, в Храме монахиней-хранительницей жить лучше. Будда любит тебя, иначе Он не провел бы с тобой столько лет.

Симпэй ждал испуга: как это – всё бросить и отправиться в неведомую страну, за двадцать морей?

И девочка действительно испугалась. Но не того, о чем думал Симпэй.

– Охота была – плыть за тридевять земель, чтоб там с утра до вечера другому богу молиться! Я не хочу быть монахиней! – воскликнула она, отступая. – Хочу жить да радоваться!

Опять Симпэй не сдержал смеха (а и не надо его сдерживать).

– Ты совсем еще дурочка. Лишь монахи и умеют по-настоящему радоваться жизни. Потому что радуются истинным радостям, а не обманным. Если захочешь, я тебя научу этому и многому другому.

Он готовился еще долго ее убеждать, но не пришлось. Ката-тян задумалась о чем-то своем. Оглянулась назад, в сторону Пинеги, потом покосилась на след от конских копыт, оставшийся на тропе. Тряхнула головой.