Ореховый Будда - Борис Акунин (2018)

По Гостиному двору было видно, что через Каргополь ездят люди всякие, в том числе с хорошим понятием и достатком. Зашли в самолучшую из платяных лавок, устроенную на голландский лад, как в столичных торговых рядах: с развешенным по стенам товаром, с картинкой кавалера и дамы над прилавком, даже с зеркалом – себя оглядывать.

Одетый по-немецки сиделец замахал на Симпэя и Кату рукой (они вошли первые): подите отсель, рванина! Но Тьюрсен его успокоил: «У коспот есть теньги», – и сиделец стал медовым-сахарным. Особенно когда Симпэй велел показывать всё наипервейшее – чтоб рубахи непременно тончайшего батиста, чулки и жилеты шелковые, порты с камзолами тонкого сукна, а башмаки самые дорогие.

– Не пялься, это не про тебя, – шепнул он девочке, которая зачарованно уставилась на дамские наряды: широкие робы с пышными юбками на фижмах, стомаки серебряного и златого шитья, муслиновые сорочки с нижними панталончиками.

И потом выбирал для ученицы всё сам – на глаз, без примера, потому что раздевать ее было нельзя. Накупил товару на сорок с лишним рублей. Уж мансэй так мансэй. Потрясенный Ян не позволил таким богачам нести покупки самим – обвешался свертками и коробками, почтительно тащил их сзади, как бы не смея идти вровень.

– В глазах рябит, – пожаловалась Ката, умученная переливчатым сиянием красок и блеском парчи.

– Эта ступень по-своему утомительна, – согласился Симпэй. – Но надо освоиться и на ней. Погоди, дальше будет еще трудней.

Трудно стало, когда девочка облачилась в абит-а-ля-франсэз, наряд молодого дворянина. Рубашку с кружевами надо было просунуть в полотняные подштаники, потом влезть в узкие кюлоты и чулки, поверху застегнуть тесный, не вздохнешь, жилет, потом камзол. На голову вздеть алонжевый парик и треугольную шляпу с позументом. На ноги – козловые башмаки, сверкающие пряжками разноцветного стекла.

Сам-то Симпэй оделся проще, в серое, но нижнее белье тоже было мягкое, ласкательное, из тонкого шелка. Приятно!

«Царские» покои в австерии были недурны. Зеркал аж четыре штуки, по всем стенам, а еще гравюры с морскими баталиями. В спальне – постеля с мягчайшими перинами и балдахином. Сбоку еще и комната для прислуги, где собирался разместиться Симпэй, поскольку ему пятую ступень осваивать было незачем, да и вредно в немолодые годы спать на мягком.

Ката-тян как встала, разряженная, перед самым большим зеркалом, так долго не могла отойти, всё поворачивалась. Камзол на ней был лазоревый с серебром, жилет – звездная парча, порты синь-бархат.

– Это не я, – говорила она. – Это волшебный королевич!

И постукивала по полу то одним каблуком, то другим, любуясь, как переливаются чудесные пряжки. Потом упала на перины, полуутонув в них, задрыгала ногами.

– Мне нравится пятая ступень! Одежа трудная, но ради красы можно и потерпеть.

– Это ошибочное представление, свойственное поверхностным жителям Европы, – стал объяснять Симпэй. – Истинная Красота всегда естественна и проста, она как воздух или родниковая вода…

Девочка не слушала. Ей понимать такое было еще не по возрасту.

А через некое время в будуар деликатно постучался хозяин – известить, что обед накрыт.

Вышли в столовую.

Посуда показалась Симпэю грубоватой: ни фарфора, ни серебра, да и мода на скатерти с салфетами до Каргополя еще не дошла, но снедь была по здешним меркам самая изысканная – белые булки, разного засола икры, стерлядки с сигами, соленья-копченья, сахарные фрукты, варенья. Мясного Симпэй велел не подавать – монахам убоину есть нельзя.

– Выпей мальвазеи, – сказал он, наливая в бокал янтарного вина. – Немножко опьянеть хорошо. Вино дает отдых уму и выпускает на волю дух. Нужно ведь иногда баловать и их.

Два гостиничных мужика с кряхтением внесли узорчатый лаковый ящик на ножках – клавикорды. Следом вошли два человека с не по-русски тощими лицами. Один с поклоном сел к инструменту, другой вскинул к подбородку скрипку.

Заиграли.