Ореховый Будда - Борис Акунин (2018)

– Олонецкие железные печи, – сказал Симпей. – Льют для кораблей пушки и якоря. Там же парусные и канатные мануфактуры. На Ладоге корабль и строят, и снаряжают, и оружают. Потом пускают в реку Неву и дальше в море, шведов воевать. Тысячи народу тут живут, отовсюду согнанные. Еще больше тех, кто в землю лег… Вот это и есть государство. Смотри. Но издали. Мы с тобой Лодейное поле стороной обойдем. От государства чем далее, тем лучше.

С дороги они свернули, пошли полем. Часа через три вышли на холм, откуда виднелась и озерная ширь, и весь берег.

Ката ахнула. Четыре огромные ладьи, каждая со сказочную Чудо-Юдо-Рыбу-Кит, лежали брюхом за земле: две будто обглоданные, один хребет, еще две обшитые досками. Подле каждой копошились людишки, великое множество.

– Как муравьи гусениц тащут! – поразилась Ката.

– Галеры это. Их тут строят и на воду спускают. Неделя – четыре новых, неделя – еще. А царю всё мало.

Ката засмотрелась на великое строительство. Что народу-то! Она за всю жизнь столько не видала.

А Учитель вдруг тихо сказал:

– Похоже, зря мы с тобой на холм поднялись. Пригнись, да не резко. Потом на живот ляг.

Она обернулась.

Внизу по траве ехали несколько конных: один спереди, остальные поотстав.

Симпей уже был на локтях, а Ката немного замешкалась. И заметил их передний конник. Закричал:

– Эй, вы двое! А ну давай сюда!

– Молчи, – велел Учитель, поднимаясь. – Говорить буду я.

Спустились с пригорка.

В седле покачивался обрюзгший, небритый человек с красными, полупьяными глазами. На голове – съехавшая набок треуголка с линялым позументом, во рту дымящаяся трубка, в жилистой руке плеть.

– Чьи вы, дрань? – спросил он и сплюнул табачную крошку.

– Свои собственные, – с поклоном отвечал Симпей.

– На Руси своих собственных нету, все государевы… Ничьи, значит. Это хорошо. – Небритый улыбнулся половиной рта. – Еще рублишко…

Он наклонился, всматриваясь в деда, потом в Кату.

– Татарина – к татарам, в яму. Мальчишка тощий, хилый. К углежогам его.

– Дозволь слово молвить, сударь… – начал было Симпей, да захрипел – горло ему перехватила ловко наброшенная петля.

Другой аркан оплел плечи Каты. Она чуть не слетела с ног – так рванула натянувшаяся веревка.

Учителя поволокли в одну сторону, ученицу в другую.

– Дедушка! – крикнула Ката, но не удержалась-таки, упала, и лошадь проволокла ее по земле. Когда же кое-как исхитрилась подняться, Симпея утащили уже далеко.

– Помни, чему я тебя учил! – донесся крик издали.

* * *Это уже потом, время спустя, узналось, что на том невысоком холме они попались на глазам «охотникам», которые рыщут по окрестностям, хватая подряд всех, у кого нет казенной бумаги, и волокут на верфи, заводы и заготовки, получая за то награду – по полтине с головы. Ненасытному Лодейному Полю (или как его звали здесь «Лодейщине») вечно не хватало рабочих рук. Трудники мерли, как мухи, и добыть им замену делалось всё мудреней. Деревни на сто и двести верст вокруг давно опустели. Мужики, кто еще не угодил в солдаты, матросы иль на работы, разбрелись от греха кто куда. Копали, рубили, тесали ловленые бродяги и дезертиры, каторжные колодники, плохо упрятавшиеся раскольники, иногда издали пригоняли пленных шведов и крестьян-чухонцев, но эти жили недолго.

Главнейшим начальником над всею многоверстной стройкой считался санкт-петербургский губернатор князь Меншиков, но за великими государственными заботами светлейший бывал на Лодейщине редко, а заправлял всем шаутбенахт Бессонов, повелитель тел, душ и даже костей, ибо сильно провинных трудников земле не предавали, но вывешивали напоказ, тлеть до голого скелета, и мертвая эта гниль смердела тут повсюду. Пока Кату волокли на аркане, она насмотрелась ужасов. Виселицы-то ладно, но были тут и мертвецы на колах, и колеса торчком, с которых свисали нелепо изломанные трупы.