Годы - Анни Эрно

Или отправлялись в страны Восточной Европы. На серых улицах с разбитыми тротуарами, перед государственными магазинами со скудным набором продуктов в грубой бумажной обертке, без названий производителя и марки, в квартирах, освещенных по вечерам голыми лампочками, свисающими с потолка, — им казалось, что они снова идут по миру послевоенных лет — тоскливому, неказистому, лишенному всего. В этом было что-то смутно-приятное. Однако они ни за что на свете не стали бы там жить. Они возвращались, привозя вышитые рубашки и ракию. Хотелось, чтобы и дальше в мире оставались страны, не знающие прогресса, — чтобы можно было вот так иногда возвращаться в прошлое.

Летними вечерами начала семидесятых, в запахе сухой земли и чабреца, за большим крестьянским столом, купленным у старьевщика за истинные гроши, перед блюдами с мясом на шампурах и средиземноморским рататуем — дабы не ущемить вегетарианцев, — собирались гости, не знакомые между собой люди: какие-нибудь парижане, восстанавливающие по соседству дом, случайно оказавшиеся неподалеку туристы, любители пеших походов и батика, пары с детьми и без, небритые мужчины, длинноволосые подростки, зрелые дамы в индийских платьях… После чуть скованного — несмотря на сразу же установившееся «тыканье» — начала ужина разговоры шли о пищевых красителях и гормонах, сексологии и языке тела, об антигимнастике, мезьеровской методике расслабления позвоночника, недирективной терапии Карла Роджерса, о йоге, о «мягких родах» по Фредерику Лебуайе, о гомеопатии и сое, о заводском самоуправлении и банкротстве часового производства «Лип», об экологе Рене Дюмоне. Обсуждали, что лучше — посылать детей в школу или учить их самостоятельно, токсично ли чистящее средство Ajax, полезна ли йога, групповая терапия, реально ли прожить, работая по два часа в день, должны ли женщины требовать полного равенства с мужчинами или равного права на самобытность. Последовательно обсуждали лучшие способы питаться, рожать, воспитывать детей, лечиться, преподавать, жить в гармонии с собой, с другими, с природой и не подчиняться социуму. Говорили о самовыражении: в лепке, плетении, игре на гитаре, изготовлении украшений, театральной игре, литературном творчестве. Ощущалась огромная и неясная тяга к творчеству. Все чем-то занимались или собирались начать творить в какой-то области. По умолчанию все виды творчества считались равноценными и при невозможности писать маслом или играть на поперечной флейте всегда оставалась возможность творить себя — посредством психоанализа.

Пока дети, отправленные всем табуном в одну спальню, радостно бесились (несмотря на формальный приказ «не делать глупостей»), взрослые пили самогон от соседа-крестьянина — приглашенного только на аперитив, а отнюдь не на ужин, и тематика постепенно сдвигалась в сторону сексуальных вопросов и сомнений, гетеросексуальных или гомосексуальных влечений, внезапных признаний, рассказов о первом оргазме. Робкая девушка внезапно заявляла, что «она кончает каждый раз, когда срет». Оказаться летним вечером в обществе незнакомых людей, не связанных никакими узами, вдали от опостылевших семейных обедов и ритуалов — будоражило и давало ощущение, что нам открывается иной, более разнообразный, мир. Мы словно возвращались в отрочество.

Никому не приходило в голову вспомнить войну, Освенцим и концлагеря, или события в Алжире, тема была закрыта, упоминали только Хиросиму, ядерное будущее. Из-за терпкой ночной пустоши веяло столетиями крестьянской жизни, но между ними и этим мгновением августа 1973 года — не было ничего.