Любовник смерти - Борис Акунин (2006)

– Ты вот чего, – сказал он Ташке. – Ты брось это. Нечего тебе больше улицу утюжить. Заберу я тебя с Хитровки, вместе будем жить. У меня теперь денег знаешь сколько.

Ташка сначала обрадовалась, даже по комнате закружилась. Потом остановилась.

– А мамку?

– Ладно, – вздохнул Скорик, поглядев на пьяную бабу – поныне не проспалась. – Возьму и мамку. Ташка ещё немножко потанцевала и говорит:

– Нет, нельзя её отсюда. Пускай помрёт спокойно. Ей уже недолго осталось. Вот помрёт, тогда заберёшь меня.

И ни в какую. Сенька ей все хрусты, что от ювелира получил, отдал. Чего жадничать? Скоро у него денег сколько хочешь будет.

Теперь нужно было в Ероху попасть, откуда к сокровищу лаз.

Из дверей ночлежки как раз убитых выносили. Бросили на телегу два рогожных куля побольше, один поменьше и ещё один совсем маленький.

Народ стоял, глазел. Некоторые крестились.

Вышли трое: чиновник в очках, пристав Солнцев и ещё бородатый дядька с фотографическим ящиком на треноге.

Пристав с чиновником поручкался, фотографу просто кивнул.

– Иннокентий Романович, оперативную информацию прошу собщать мне незамедлительно, – наказал очкастый, усаживаясь в пролётку. – Без вашей хитровской агентуры не сдвинемся.

– Всенепременно, – кивнул пристав, тронув подкрученный усишко.

Пробор у него сиял – ослепнуть можно. Видный был мужчина, ничего не скажешь, хоть и гад смердячий – про то вся Хитровка знала.

– И постарайтесь как-нибудь репортёров того… поменьше распалять. Без живописных подробностей. И так звону будет… – Чиновник безнадёжно махнул рукой.

– Само собой. Не беспокойтесь, Христиан Карлович, – Солнцев вытер лоб белейшим платочком, снова надел фуражку.

Пролётка укатила.

– Будников! – позвал пристав. – Ерошенко! Где вы там?

Из тёмной ямы поднялись ещё двое: Будочник и хозяин ночлежки, знаменитый Афанасий Лукич Ерошенко. Большой человек, золотая голова. Сам из хитрованцев, начинал половым в трактире, после возрос до кабатчика, само собой и сламом приторговывал, а ныне почётный гражданин, кресты у него, медали, к губернатору-генералу христосоваться ездит. Ночлежек этих у него три, ещё винная торговля, лабазы. Одно слово – мильонщик.

– Скоро газетчики прирысят, – сказал им полковник, усмехаясь. – Всё рассказать, всюду пускать, место преступления показать. Да не вздумайте кровь замывать. А на вопросы про ход следствия не отвечать, ко мне отправляйте.

Скорик смотрел на пристава, диву давался. Вот ведь бесстыжий, гнида. Сам очкастому этому вон чего обещал, а сам вон что. И людей, что рядом стоят, ему не совестно. Хотя они для него, надо думать, и не люди совсем.

Пристава на Хитровке не уважали. Слова не держит, беспардонничает, жаден без меры. Прежние тоже были нумизматы, но Иннокентий Романыч всех переплюнул. Берёшь с притонов, где мамзельки, навар – бери, святое дело, но ещё не бывало такого, чтоб пристав сам лахудр пользовал, не брезговал. Выбирал, конечное дело, какие подороже, десятирублевых, и чтоб девушке за труды заплатить или там подарок сделать – никогда. Ещё и псов своих легавых угощал. Хуже не было для лахудры, чтоб в Третий Мясницкий на “разговение” попасть. Возьмут ни за что, посадят в “курятник” и кобелят все кому не лень. Ходили “деды” к Будочнику, просили, не дозволит ли господина полковника порезать или каменюку на него обронить, не до смерти, конечно, а чтоб в разум вошёл. Будочник не дал. Потерпите, сказал. Их высокоблагородие недавно появился и недолго у нас продержится. Высоко метит, карьеру делает.

Делать нечего – терпели.

Солнцев сказал Ерошенке:

– С вас, Афанасий Лукич, штраф. Извольте мне тысячонку представить за непорядок в заведении. У нас с вами уговор.

Ерошенко ничего – степенно поклонился.

– И с тебя штраф, Будников. Я в твои дела не лезу, но за Хитровку ты передо мной в ответе. В три дня мне убийцу не найдёшь – двести рублей заплатишь.